Эдвин тихонько засмеялся.

— Вы нравитесь мне, Долорес. Почему это пугает вас?

— Не пугает. Просто… кажется подозрительным.

— Подозрительным? Почему?

— Не понимаю, что заставляет вас так пылко преследовать меня, — храбро выпалила она. Ну, вот и все… В конце концов, она сказала правду.

— Разве это так странно?

Она пожала плечами.

— Вы преуспевающий бизнесмен, интересный и общительный. Могли бы завести роман с любой двадцатипятилетней пышногрудой красоткой.

— Я не люблю двадцатипятилетних пышногрудых красоток, — ответил Оливер. — Меня не интересуют двадцатипятилетние. Меня интересуете вы.

Это было очень приятно. Лестно. И в то же время страшновато.

— Не могу представить себе почему.

— А почему нет?

— Я немолодая заурядная женщина, вовсе не красавица, и денег у меня лишних нет.

— Я старше вас, вы совсем не заурядная, красавицы меня не интересуют, и мне абсолютно безразлично, если у вас деньги или нет. Довольны?

Долорес вздохнула.

— Чего вы от меня хотите?

Он не сводил с нее глаз.

— Хочу как можно лучше узнать вас. Хочу проводить с вами время, разговаривать, заставлять вас смеяться… — Он сделал паузу. — А если быть честным, я хотел бы лечь с вами в постель… когда для этого настанет время.

Она оцепенела.

— О нет…

— Да.

— Сомневаюсь, что вам понравится то, что скрывается под моей одеждой, — мрачно пробормотала она.

Оливер засмеялся.

— Еще как понравится.

— Сомневаюсь.

Он лукаво изогнул бровь.

— Почему?

— Мне сорок два года. У меня уже не очень-то эластичная кожа, грудь, потерявшая прежнюю упругость, и не сегодня-завтра начнется климакс.

— Не морочьте мне голову, — с притворной серьезностью возразил он. — Кто вам сказал такую чушь?

— Сама знаю.

— Пытаетесь отпугнуть меня?

— Да.

— Думаете, я в угаре страсти буду обращать внимание на вашу кожу? — Оливер засмеялся. — Вижу, вы и представления не имеете, что бывает, когда я оказываюсь в плену страсти. Пожалуй, вам стоило бы попробовать. Это был бы очень поучительный опыт.

— Вы смеетесь надо мной!..

— Потому что вы даете для этого повод, — пробормотал он. — Чего вы боитесь, Долорес?

— Того, что все это кончится так, как кончается в кинофильмах.

— Что?!

Она вздохнула.

— Ну, понимаете, когда глупые старухи связываются с красивыми и богатыми мужчинами, это значит, что их используют в преступных целях…

— В каких, например?

Она пожала плечами.

— Кто знает? Контрабанда наркотиков или что-нибудь еще аморальное и незаконное. А бедные дуры так загипнотизированы деньгами и сексом, что делают все, чего от них ни потребуют…

— Вы действительно знаете, как потешить мужское самолюбие, — сухо ответил Оливер. — Я думал, что уже убедил вас в моей высокой моральной стойкости.

— Я больше никогда в жизни не буду тешить мужское самолюбие. И во всех остальных жизнях тоже! — резко заявила она.

— Ага! — многозначительно сказал Эдвин.

— Что «ага»?

— Догадываюсь, что самолюбие вашего мужа очень нуждалось в этом.

— Да.

— А вы, покорная жена, тем временем тешили свою глупость.

Она бросила на Эдвина сердитый взгляд.

— Я знаю, что была дурой! И нечего мне об этом напоминать!

— Извините. Я так понимаю, что теперь вы сильно поумнели. Больше никаких мужчин, никакой любви, никакого секса. Чудесная жизнь!

— Верно. Тихая, мирная и очень спокойная.

— Тогда вам самое место на крылечке в кресле-качалке.

Ей захотелось выплеснуть ему в лицо остатки шоколада, но в чашке, увы, было пусто. Хотелось накричать на него, но это было ниже ее достоинства. Вместо этого Долорес вышла из комнаты и отправилась в кухню.

Эдвин последовал за ней.

— Извините, — сказал он. — Я не хотел сердить вас.

— Но рассердили, — сквозь зубы ответила она. — Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите завести со мной пылкий роман, ваше мужское самолюбие не вынесет, если я останусь равнодушной. Но позвольте мне заверить вас, что это так и есть. Я не из тех сексуальных, страстных женщин, которые могут заставить мужчину сойти с ума от вожделения, поэтому не тратьте ваши усилия понапрасну. — Он искренне расхохотался, и возмущенная Долорес воскликнула: — Я пытаюсь быть честной! Не смейте смеяться надо мной!

— Я смеюсь вовсе не над вами. Просто думаю, что вы не слишком подходящий судья для того, чтобы решать, насколько вы сексуальны и можете ли вы свести мужчину с ума.

Долорес предпочла промолчать.

— Знаете, вы совершенно не отпугнули меня, — тихо сказал он. — Вас действительно волнует недостаток сексуального опыта?

Чистое безумие. Она, зрелая женщина сорока с лишним лет, боится секса, как робкая девственница! Трогательно до слез. А перед ней стоит сексуальный мужчина, которому она нравится и который пытается вывести ее из спячки. Другая бы на ее месте прыгала до потолка от радости… Долорес тяжело вздохнула. Нет, обмануть его нечего и пытаться.

— Ужасно волнует. Особенно потому, что у вас этого опыта наверняка хоть отбавляй…

Он негромко засмеялся.

— Я с радостью передам его вам. Постепенно. Шаг за шагом, ласка за лаской, поцелуй за поцелуем.

— Нет… — прошептала она.

— Да, — тихо, но твердо ответил он.

Долорес закусила губу и пожала плечами. Эдвин Оливер был неповторим, и не замечать это становилось все труднее и труднее. Все сложнее и сложнее было сопротивляться и не позволять ему выбивать почву у нее из-под ног. Кто она — сумасшедшая или наивная дурочка? Что в ней может понравиться такому мужчине, как Эдвин? Она слышала вой ветра за окном и дрожала.

Он положил руки ей на плечи.

— Позвольте мне обнять вас… Просто обнять, без всяких фокусов.

Вопреки намерениям она позволила обнять себя. Это было восхитительно. И очень страшно. Ее голова лежала у него на плече, а щека прижималась к теплой выемке над ключицей. Она вдыхала едва уловимый мужской запах и чувствовала странное, легкое головокружение…

Но это кончилось очень быстро. А потом он снова отвел Долорес к огню и посадил рядом с собой.

— Расскажите мне о вашем муже, — тихо попросил Эдвин. — Вы сказали, что он никогда не поднимал на вас руку. Но ведь есть и другие формы нанесения обид. Что он с вами делал?

Долорес хотела было сказать, что не желает говорить об Энди. Это могло нарушить ее спокойствие. Впрочем, о каком спокойствии теперь может идти речь…

— Ничего особенного. Просто он всегда критиковал меня и заставлял молчать. Я никогда и ни в чем не могла угодить ему. Он не уважал меня. И… не ценил.

Ей не нравились собственные слова. Получалось, что она считает себя несчастной бедняжкой, жалкой и безропотной. Чем-то вроде коврика у дверей. Правильно говорят: люди не наступят на тебя, если сам не ляжешь им под ноги… Долорес проглотила комок, стоявший в горле.

— Но хуже всего, — продолжила она, — было то, что я позволяла ему так обращаться с собой. Я не протестовала.

— Почему?

— Знаете, это было так… незаметно. Казалось пустяком. Сначала я думала, что кое в чем он, может быть, и прав — в том, что касалось прически… одежды… Он был на несколько лет старше и опытнее меня.

Эдвин внимательно изучал ее лицо.

— А что ему не нравилось в вас?

— Все. Мои платья, моя прическа, то, как я веду хозяйство, как разговариваю… — Она тихонько засмеялась. — И как готовлю.

— Как готовите?

Она вздохнула.

— В общем, все было не так. Вы не представляете себе, какая я была неумеха. Он говорил, что я даже зубы чищу неправильно…

Оливер не смеялся.

— Не хмурьтесь, Эдвин, — улыбнулась она. — Это было давно. С тех пор я поняла, что умела все не хуже других, хотя, может быть, и не блестяще.

— Жаль. Потому что как всякий мужчина я люблю блестящих женщин.

— Я предупреждала вас о своей заурядности!..

— Давайте-ка лучше сыграем в игру, — предложил он так неожиданно, что Долорес едва не рассмеялась.