— А ничего. Могу ещё раз повторить вам: человек живуч. Вот и я, довольствуюсь малым. У меня есть садик, огород, а ещё и пчёлы. Они меня любят и регулярно, из года в год, приносят мёд. Очень хороший, майский… А летний и осенний я у них не отнимаю, зато они и живут хорошо, семья в каждом улье за сто тысяч особей. Вот приезжайте в Москву, и я вас угощу майским мёдом.

Я подозвал официантку и хотел расплатиться, но она, взглянув на Люцию Павловну, сказала:

— Вы мне ничего не должны.

Люция Павловна поднялась, и мы пошли. Я с ноткой неудовольствия заметил:

— Вы напрасно взяли на себя мою роль.

Люция Павловна решительно проговорила:

— Я хозяйка, а вы гость. И уж извините: у меня тоже есть своя роль.

Вечером гуляли по парку. Нам встречались люди, живущие с Люцией Павловной в одном доме. Я обратил внимание на приветливость моей спутницы и на то, как она охотно и с удовольствием представляла меня женщинам и мужчинам, говорила:

— Это друг покойного Геннадия Андреевича.

И кокетливо добавляла:

— И мой, конечно.

Те же, кто её давно не видел, восклицали:

— Вы совсем не меняетесь! До неприличия молодая.

Люция Павловна потом мне говорила:

— Не люблю таких комплиментов. Фантазии нет; повторяют одно и то же.

Я не хотел впадать в банальность и все-таки пытался убедить в искренности её знакомых. Говорил, что у неё тот счастливый тип лица и конституции всего облика, которые позволяют человеку долго оставаться молодым. И так уж устроено природой, что женщины, в отличие от мужчин, дольше сохраняют лёгкость хода и статность осанки.

— Хорошо, если так. Но вы лучше скажите о своих планах.

— Планов у меня нет. Работать в стол больше не буду: энтузиазм выдохся. Я человек русский, а русскому писателю в России жить становится всё труднее. Вернулся бы в журналистику, но меня от одного только воспоминания о газете или журнале в дрожь бросает. Я вот к вам в Питер приехал, здесь вода кругом, утопиться легче.

Люция Павловна задумалась, моя шуточка ничуть её не задела. Заговорила серьёзно и с печалью в голосе:

— Работа работой, но, как мне кажется, главное, что грозит человеку, — одиночество.

Я осмелел и решил перевести беседу на свою проблему.

— Позвольте мне быть с вами откровенным; вы сами говорите, что мы друзья, а друзей у человека всегда бывает мало. Вы молоды, привлекательны — вам ли думать об одиночестве?..

— Ну, а вам — тем более. За вами выбор. Понравилась женщина, распускайте хвост, обаяйте — и конец вашему одиночеству.

И тут я решил сыграть ва-банк:

— Не знаю, как другие мужики, оказавшиеся в моём положении, но я, как мне кажется, устроен странно: создавая меня, Творец забыл вложить то самое свойство, о котором в народе говорят: руби сук по себе. Я понимаю, что стар и не способен зарабатывать деньги на достойную жизнь, а глаза пялю только на хорошеньких женщин. Я недавно с дочерью говорил, спросил у неё совета: жить мне одному или попытаться во второй раз жениться? Она, не задумываясь, сказала: «Обязательно жениться!» И потом добавила: «Только на такой женись, которая тебе сильно понравится. Вот если мне придётся в третий раз выходить замуж, я пойду только за принца».

Люция Павловна сказала:

— Ничего странного в вашем характере нет, я тоже «пялю» глаза только на достойных, и тоже если пойду замуж — только за принца. Это — биология. Так устроены все живые существа в природе. Будь они устроены иначе, жизнь на земле давно бы прекратилась.

— Ну, вот, — заговорил я упавшим голосом. — И вам подавай принца. А я уж было хотел вам предложить руку и сердце.

— И что же? Что же вам мешает?

— Но какой же я принц?

— А вы, что же, думали, что принц в моём понятии — это двадцатилетний парень, строен, красив, да ещё и чемпион по боксу?.. Для меня принц — человек серьёзный, постарше меня, и обязательно такой, с которым мне было бы интересно.

О главном, о моей материальной несостоятельности, я решил не говорить. Будь что будет! Остановился, сказал:

— А я хоть немного похож на принца в вашем представлении?

— Вполне! — сказала она и засмеялась.

— Нет, вы скажите серьёзно. Если уж говорить начистоту, я и приехал в Питер только затем, чтобы услышать от вас ответ на этот вопрос. Не стану произносить высоких слов «Люблю! Схожу с ума!..» и так далее, но скажу откровенно: из всех женщин, которых я знаю, нравитесь мне только вы. Ну?.. Пойдёте за меня замуж?

— Попробую, — ответила она не задумываясь.

Я взял её руку и поцеловал.

Люция Павловна оформила отпуск на три месяца, и мы поехали в Москву.

Первое, что мы сделали в столице, встали на очередь в ЗАГС для закрепления нашего союза. Несколько дней пожили на квартире, теперь нашей общей семейной. Дочери Светлане я не звонил; знал, что она с детьми и с мужем приедет в пятницу на дачу, и мы решили поехать туда с Люцией Павловной.

Вечером нам позвонил профессор Степан Михайлович Жданов, знакомый нам с Люшей по Союзу борьбы за трезвость. Сказал, что недавно в Москве возродилась старейшая в славянском мире Греко-Латинская академия. Теперь она называлась Международная славянская. От имени только что избранного президиума Степан Михайлович предложил мне подать заявление на соискание члена академии и обещал поддержку при избрании. В первую минуту я не знал, что и ответить. Спросил:

— А много ли писателей будет принято в эту академию?

— Для начала предполагается принять человек восемь.

— Я полагаю, это будут самые маститые писатели?

— Да, конечно. На первом же заседании президиума решено проявлять большую строгость при отборе кандидатов.

— Степан Михайлович, дорогой, я не считаю себя маститым и потому не могу писать заявления. Замечу вам кстати, что я и вообще не пишу заявлений, в которых автоматически содержится самооценка: я, мол, достойный, а потому примите. По этой причине я хотя и работаю четверть века в литературе, напечатал много рассказов и повестей, и даже три романа, и кончил литературный институт, но в Союзе писателей не состою. Прежде в России было Общество любителей словесности и туда достойных литераторов приглашали, а Иван Гончаров, например, получив такое приглашение, поблагодарил отцов общества и написал им примерно следующее: благодарю вас за лестное приглашение, но я ещё не создал столь значительных произведений, которые бы позволили мне занять место среди высокочтимых членов вашего общества. Я, конечно, не стану выражаться так витиевато, но скажу честно: протискиваться в тесный ряд маститых, да ещё писать заявление, мне бы не хотелось.

Степан Михайлович, добрый человек, долго уговаривал меня, сделал короткий, но лестный анализ моим романам, особенно «Подземному меридиану», но я проявил твёрдость и остался при своих интересах.

Весь мой разговор с профессором Ждановым слушала Люция Павловна, и, когда я положил трубку, она смотрела на меня с удивлением и сказала:

— И ты всерьёз полагаешь, что поступил правильно?

— Думаю, да, это был единственно верный ход. Представил, как они будут обсуждать мою кандидатуру, сравнивать с другими писателями, анализировать мои романы… Нет, я этого не желаю.

— Надо было выяснить, кто президент академии, кто его вице-президенты, учёный секретарь… И вообще: не надо торопиться. Я знаю профессора Жданова, завтра с ним поговорю.

Я испугался; и не столько того, что Люша поговорит с профессором Ждановым, сколько её вмешательства в мои сугубо личные дела. Покойная Надежда этого не делала и, может быть, потому между нами всегда сохранялся лад и мир; семья для меня была тихой гаванью, где я отдыхал от своих нелёгких трудов, а тут… первый эпизод и её жёсткая позиция: «поговорю с профессором».

Однако не возразил своей новой, ещё не вполне узаконенной супруге. А она, между тем, изучала мою трудовую книжку, делала какие-то выписки и вдруг сказала:

— А почему у тебя такая маленькая пенсия?