Рахлин собрал чемоданы и уехал. Жена его, Хельга, с которой он незадолго до того развелся, ходила даже какая-то посвежевшая и вполне довольная жизнью. Аркадий же Моисеевич не захотел брать больше никого.

Теперь в морге они работали втроем — он сам, санитар Василий и еще на полставки санитар, которого звали Армен. Армен появлялся только днем, он помогал Василию, а потом уходил.

Армен был художником, самым настоящим. Отчего-то он не захотел жить на своей далекой солнечной родине, а упорно цеплялся за Питер. Когда же Василий иногда говорил ему, что нечего жить за границей, надо любить свою Родину, Армен скрежетал зубами и вращал черными армянскими глазами от ярости. Аркадий Моисеевич подозревал, что Армен просто боится трудностей на своей родине, не хочет жить в нищете, да еще опасается призыва в армянскую армию…

Поэтому Армен, стройный широкоплечий красавец с бородой, говорил о чистом искусстве и Петербурге — колыбели культуры, где только и можно творить… Конечно, чего только не скажешь, когда тебе «светит» нищая Армения, где нет газа и света, да еще перспектива защищать свою родину с автоматом в руках и погибнуть в перестрелке с азербайджанцами…

В такой ситуации даже про Урюпинск начнешь со слезами рассказывать, что это колыбель европейской культуры… Помирать-то кому охота.

А в морге Армен работал оттого, что, как он говорил, созерцание и осязание трупов будят его художественную мысль. Якобы он так вдохновляется этим, что немедленно по возвращении с работы в морге пишет великолепные холсты.

Он каждый раз при этом вспоминал Бодлера и его стихотворение «Падаль» и звучно читал его со своим сильным кавказским акцентом. Аркадий Моисеевич как-то тоже читал Бодлера, но он ему не понравился. Аркадий любил Михаила Светлова и Багрицкого…

Что же касается Василия, то этот добрый молодец работал в морге очень давно. Когда-то его вышвырнули из мединститута за какие-то гадости, и с тех пор он устроился санитаром в морг.

Поскольку у него все же были какие-то зачатки медицинского образования, он оказался неплохим помощником для Аркадия Моисеевича.

Когда появился Лева Рахлин, они почему-то сдружились. Лева часто беседовал по душам с Василием, выслушивал его. В особенности Аркадия Моисеевича возмущало то, что Лева лгал санитару. Василий страстно мечтал все же стать врачом, настоящим хирургом. Он не оставил надежды восстановиться в институте и сделаться врачом.

Аркадий об этом знал, но никогда не поддерживал в Василии эти пустые мечтания. Он знал, что уже поздно, что время ушло, что никогда Василию диплом не получить. Поэтому и не обещал ему ничего.

А Леве, казалось, было совершенно все равно. Он лгал Василию, что все это возможно, что все будет хорошо. А санитар за это, естественно, тянулся к доктору. Поощрять такой обман Аркадий Моисеевич не мог и однажды даже резко сказал Леве:

— Зачем вы обманываете парня, Лева? Вы же прекрасно знаете, что его мечта неосуществима. Что прошло, то прошло. Врачом ему уже не стать. Зачем вы забиваете ему копф дреком?

— Человек должен иметь надежду в жизни, — ответил тогда Лева. — Это теперь называется — видеть перспективу.

— Но это же аморально — поддерживать пустые надежды, — возразил Аркадий, впрочем, понимая, что достучаться до души Левы невозможно.

На том и закончился тогда их разговор, а Лева все дружил с Василием, который буквально стал боготворить этого доктора. Он смотрел ему в рот, и глаза его были полны любви…

Потом Лева «отчалил» к немцам. Как и сын Аркадия Моисеевича, он тоже сослался на книгу «Исход» и сказал что-то невнятное про исход евреев из египетской земли…

— Исход же был в Израиль, в землю отцов, в землю обетованную, — сказал Аркадий в ответ. — А вы, Лева, бежите за немецкими сосисками. Вам свысока швыряют кость, а вы ползете и виляете хвостом.

Они расстались, и Аркадий Моисеевич не жалел о том, что остался фактически вдвоем с Василием. Армен бывал днем, он помогал серьезно, но все же на Василии, как на постоянном работнике, лежали главные заботы и хлопоты.

Можно было еще принять медсестру, и Аркадий ничего против не имел. Он даже как-то говорил об этом, но Василий слезно упросил его этого не делать.

— Я со всем справляюсь сам, — говорил он. — Днем помогает Армен, и хорошо. А во всем другом я здесь хочу быть вашим единственным помощником.

— Но вам же тяжело одному со всем управляться, — увещевал его Аркадий. — Вы и так здесь днем и ночью. Разве это дело для молодого человека?

— Меня это устраивает, — кротко отвечал санитар. — Вы же довольны моей работой? Ну, тогда и вопросов нет. А мне все здесь нравится.

На том и порешили. На самом деле, самоотверженность Василия была почти уникальной. Чтобы молодой здоровенный парень имел такое рвение по службе — это и в прежние-то времена было редкостью, а уж про нынешние нечего и говорить. Он работал днем и ночью, Аркадий это отлично знал. Только днем Василий иногда уходил домой, да еще в очень-очень редкие ночи. Конечно, он был одиноким парнем, но ведь всему же бывают пределы.

Конечно, он и получал немало, это Аркадию тоже было отлично известно. Когда каждый день три-четыре покойника, которых нужно обмыть, обрядить, причесать, побрить, натереть специальным раствором, чтобы не пахло в гробу… И за все это берется один санитар, и он же получает все деньги, которые ему отдают за эти услуги рыдающие родственники. Это довольно много денег. А если говорить честно — весьма много денег.

И это ведь не все. А выламывание зубов с золотыми коронками? Это же целая отдельная статья дохода.

Для того, чтобы получить золотые коронки с зубов своего покойника, родственники должны обежать пять инстанций и собрать сто справок и разрешений. Тогда они получат коронки в морге на законном основании по государственным расценкам.

Но собрать такое количество справок в госучреждениях за три дня, которые проходят между смертью и похоронами, практически абсолютно невозможно. Это даже просто смешно об этом говорить…

Так что за приличные деньги санитар в морге может сделать все это совершенно спокойно и без документов. Он просто выслушивает просьбу родственников, потом называет цену за свою услугу, потом берет в руку щипцы поздоровее и идет в помещение, где хранятся трупы…

Так что, если говорить абстрактно, стимулы у Василия были. Он работал тут днем и ночью не даром. Другое дело — психика. Аркадий Моисеевич иногда пугался за своего санитара. Ему казалось, что тот спокойно может свихнуться.

Все-таки привычка привычкой, а проводить всю свою жизнь среди трупов… Но пока что работал Василий безупречно и был отличным помощником. Несколько раз он аккуратно предлагал Аркадию некоторые суммы денег от своих барышей, хотел, так сказать, поделиться с начальством. Но Аркадий ни разу не взял ни копейки.

Не взял по двум причинам. Во-первых, он вообще не признавал никаких денег, кроме тех, что ему выдавали через окошечко кассы. А во-вторых, нельзя вступать в денежные отношения с подчиненными. Если ты сегодня взял у него заработанные им самим деньги, то завтра уже не сможешь спрашивать с него как полагается.

Хотя с Василия и спрашивать не приходилось. Он работал очень хорошо. После разговора со Скелетом Аркадий Моисеевич не находил себе места. Неужели он что-то проморгал?

Но если что-то было, то это, наверняка, дело рук Василия. Кого же еще? Оставался еще на подозрении Армен, но он ведь приходил только днем и всегда был на глазах…

Но если считать, что Скелет был прав, то оставалось только предположить, что все, о чем он рассказал, происходило ночью, когда Аркадия Моисеевича не было на работе.

«Но должны же оставаться какие-то следы, — подумал доктор. — Если у меня под носом творится такое, то я не могу не заметить чего-то необычного». Он ухватился за эту мысль и твердо решил все лично проверить.

Во второй половине дня, когда основная работа по вскрыванию была выполнена и Аркадий Моисеевич сел писать бумаги, Василий, как всегда, протиснулся к нему в маленький кабинетик и сказал, что хотел бы сходить домой пообедать.