Когда раут закончился, скульптор так и не смог понять, зачем немка представила его почтенной публике как живописца, но картину все же скрыла даже от «избранных»: «Что-нибудь задумала, хитра госпожа меценатка! Впрочем, ей виднее. Не должна обмануть — ей же выгоднее иметь дело со мной, а не с Евграфом!»
II
Ночью он пытался заснуть, но куда там: занозой в мозгу сидела единственная мысль: «Я здесь буду отсыпаться?! Скульптура почти наверняка сейчас стоит в пустой столовой совершенно пустого дома, а драгоценное время уходит!» Сознавать такое положение было невыносимо, и Звонцов отважился на очередную авантюру: срочно отправиться за статуей, хотя бы убедиться, что она там, увидеть, пощупать…
Незаметно покинуть особняк после полуночи было совсем не сложно: во-первых, никто, разумеется, не ограничивал действий гостя из Петербурга, во-вторых, никто не тревожил его понапрасну, а прислуга появлялась только по его собственному вызову (в спальне Звонцова для этого имелась специальная кнопка, как в хорошем отеле), в-третьих, по неизменным правилам любого добропорядочного немецкого дома, здесь рано отходили ко сну. Скульптор бесшумно вышел в сад, аккуратно прикрыл за собой калитку и оказался на улице. Весь город спал, а Вячеслав Меркурьевич наконец-то почувствовал прилив энергии, предвкушая близость вожделенной цели заграничного вояжа и надеясь, что никто и ничто не помешает ему добиться своего. Через каких-нибудь десять минут он был уже на месте. Окна здания были уже темны. «Если здесь кто-то и есть, только сторож. Старый добряк наверняка десятый сон видит — все они страшные сони, эти добряки». Звонцов помнил, как в прежнее время сторож по ночам носа не казал из своей каморки под лестницей, и йенскому студиозусу было очень удобно возвращаться на квартиру никем не замеченным, если он засиживался допоздна в Bierstube [230]. «Подъезд тогда был постоянно открытым. Если и теперь не закрыто, завтра же зайду в кирху и пожертвую…». Сколько марок он пожертвует, ваятель так и не успел решить: дверь спокойно подалась, и на радостях он забыл свою предыдущую мысль. В подъезде тускло, экономно горела единственная «дежурная» лампочка, и то освещала только малое пространство Erdgeschoß [231]перед лестницей, из-под которой слышался мирный старческий храп. Удачливый злоумышленник, как лунатик, на ощупь ринулся на второй этаж в пресловутую столовую. Память и в темноте безошибочно подсказала ее расположение, но рука тщетно пыталась нащупать холодную медную ручку последней на пути к цели дубовой преграды. Ладонь мгновенно вспотела. В замешательстве Звонцов сделал шаг вперед и… тут же растянулся на полу, споткнувшись о какой-то несуразный предмет. Испуг пробежал по телу электрическим разрядом, но скульптор рефлекторно непереводимо выругался, пожалев, что, перестраховываясь, до сих пор не включил захваченный с собой карманный фонарик. Когда же «зажег», Вячеслав Меркурьевич увидел рядом с собой перевернутый венский стул. Он снова выругался, но уже про себя: как нарочно, привычку прислуги Флейшхауэр загораживать дверной проем стулом Звонцов забыл. Хорошо еще ногу не сломал и шума не наделал. «Ну, теперь смелее вперед — нас ждут великие дела!» Он достал фонарик, и желтоватый луч прорезал ночной мрак просторного помещения. Скульптор вспомнил давешний сон и осветил длинный обеденный стол — на гладкой поверхности благородного дерева не было ни единого предмета. Там, где некогда стояла массивная тумба с камнем-пьедесталом, напоминавшим Вячеславу Меркурьевичу Броккен, а на этом необработанном монолите — сама статуя, как раз за местом, которое в обеденный час всегда занимала хозяйка, на полу теперь виднелся только расплывчатый белесый след и на выцветших обоях продолговатое темное пятно, точно тень его бесценного подарка. «И это все, что осталось от скульптуры?! Не может быть, не желаю знать… А может, ее и отсюда украли?! Нет, не верю!!!» В возбуждении Звонцов стал бродить по комнате, осматривая и обшаривая каждый угол. Вячеслав Меркурьевич даже зачем-то залез под стол, но и там его поиски не имели результата. Луч фонарика наткнулся на какую-то нишу в стене: «Не тайник ли?!» Это было всего лишь углубление, где когда-то помещалась кадка с пальмой. Искать дальше было бы полным безумием, но тогда Звонцов опять терял надежду на избавление от своих «мучителей». Он заметался по столовой, ища, на чем выместить злость. На глаза ему попался пресловутый стул у входа: «Ах ты, сволочь! Из-за тебя все не заладилось!» Звонцов нацелился в него ногой, но, не рассчитав удара, промахнулся, изо всех сил саданул по дверному порогу и, воя от боли, упал во второй раз — теперь уже на спину. Он чудом не расшибся, однако искры из глаз посыпались, и сознание на миг померкло. Лежа на полу, бедный ваятель вынужденно уставился в потолок, пассивно раскинув руки. Ему вообще не хотелось вставать, думать… Тут-то он и заметил странный квадрат под самым потолком, дрожащей рукой направил на него фонарик — наверху был настоящий лаз-дверца — то ли на антресоль, то ли еще куда-то. Азарт «искателя сокровищ» буквально подбросил Звонцова. Он твердо стоял на ногах, точно минуту назад не было никакого падения. Только ухватился рукой за дверной косяк, пытаясь подпрыгнуть как можно выше. Тут же сверху тихо опустилась раздвижная лестница до самого пола (видно, ночной гость случайно нажал какую-то кнопку), а дверца отскочила сама под давлением пружины изнутри. «Германский ум неистощим на выдумки — все механизировано! — изумился Звонцов. — Осталось только в душу человеческую залезть с этой техникой. И залезут, дай срок!» Из лаза повеяло холодом неизвестности. Не задумываясь, ваятель вскарабкался по лесенке и оказался в неведомом пространстве. Освещая себе дорогу. Вячеслав Меркурьевич двинулся вперед. Помещение оказалось куда больше, чем можно было предположить. — целая анфилада уютных комнат. По сути, это было вполне комфортабельное по немецким меркам жилье. «Так вот оно какое, собачье „логово“, куда Флейшхауэр никого не пускала! Не слишком ли комфортно для конуры?»
Перед Звонцовым открывались просторные апартаменты, тщательно и со вкусом меблированные, с картинами в тяжелых рамах. В одном из помещений была даже библиотека — длинные ряды тисненных золотом корешков поблескивали при свете фонарика. Скульптор удивленно разглядывая интерьер той части дома, где никогда не был, к тому же он все никак не мог взять в толк: зачем собаке столько места и роскошь, в которой не всякий человек нуждается? Наконец, в центре круглой залы с колоннами он увидел большой замшелый камень — тот самый «кусок Броккен», который Флейшхауэр использовала в качестве пьедестала для звонцовского дара, но теперь вместо скульптуры на нем возвышалась собачья урна, задрапированная траурным крепом. Ваятель вспомнил «поминки» Адели и как скорбящая фрау точно таким же черным покровом укутала урну с прахом «несчастной». Он и тогда еле вытерпел безумную церемонию, а сейчас брезгливо отвернулся: «Смена причуд вполне в духе старой сумасбродки — бронзовую любимицу заменил домашний мемориал с захоронением четвероногой. Только эпитафии не хватает. Сентиментальная дура!» Раздраженный Звонцов осмотрел все помещения — «валькирии» не было нигде. Вместе с разочарованием подступила усталость, когда Вячеслав Меркурьевич остановился в маленькой комнате, по всем признакам — тайном кабинете самой Флейшхауэр. Из обстановки здесь более всего выделялся массивный письменный стол на мощных точеных опорах толщиной со ствол порядочного дерева.
Луч фонарика скользнул по его поверхности и высветил газетный лист. Звонцов взял газету с зеленого сукна, нащупал дрожащей рукой сначала спинку стула, затем сиденье, а ноги сами подогнулись в коленях. Перед ним оказался номер «Berliner Zeitung» [232]за осень 1913 года. Небольшая статья была обведена жирным красным карандашом и вдобавок снабжена отметкой «NB!». Это был отчет с аукциона «Дрюо», упомянутого Смолокуровым во время делового разговора в бане: «Во второй декаде ноября в Париже прошел очередной аукцион предметов искусства „Дрюо“. Очередные торги, как и предполагалось, стали одним из важнейших событий этого года в художественной жизни Европы и уже привлекли внимание самых авторитетных меценатов, коллекционеров, ценителей прекрасного из разных концов Старого и Нового Света. На этот раз было выставлено на продажу малоизвестное полотно Ван Дейка, несколько новых работ господина Боннара, а также оригинальные натюрморты вошедшего в моду живописца, талантливо экспериментирующего под псевдонимом „КД“. „Дрюо“ всегда приносит самые неожиданные сюрпризы. Нынешнее увлекательное действо в этом смысле тоже не стало исключением. Настоящей сенсацией стала продажа нескольких полотен из так называемого „железного“ цикла живописца „КД“ по баснословной цене (в статье была указана сумма в несколько миллионов франков, при виде которой у Звонцова захватило дух). Покупатель — представитель весьма известного греческого рода, зато личность самого автора шедевров остается загадкой, несмотря на то что его творчество известно ценителям уже несколько лет. Кроме видной общественной деятельницы. меценатки мадам Флейшхауэр, пользующейся высоким авторитетом в кругах европейской духовной элиты и представлявшей на аукционе интересы таинственного „КД“, никто никогда не видел восходящую звезду живописи. Неизвестно ни его полное имя. ни местопребывание. Между тем эта персона окружена невероятными слухами, усердно тиражируемыми европейской прессой разного уровня — от респектабельных изданий до бульварных газет. В целом ..КД“ представляется уникальной, всесторонне одаренной личностью, создателем стиля в искусстве, отражающего новейшее направление эстетической и философской мысли, а его работы — знаками грядущей культуры сверхчеловечества, уходящей корнями в арийскую древность. Что ж, истории искусства известны примеры подобных творцов — затворников, созидающих свои неординарные произведения в доступном только им замкнутом мире творческой фантазии и предпочитающих сам процесс творчества публичной известности и шумной светской жизни, нарушающей их внутреннюю цельность и гармонию. Вспомним, однако, евангельскую мудрость, гласящую: „Все тайное когда-нибудь становится явным“ и оставляющую нам надежду, что рано или поздно возмужавший. маститый художник, которому уже не будет страшно искушение славой, возможно, откроет себя миру».