Слышались визгливо-зазывные крики торговок и торговцев:
– Купите сапожки! На стройные ножки! Ходить не деревне, а королевне!
– Вот они! Вот они! Ночью работаны, днем продаются, а к вечеру даром отдаются!
Суета. Гул. Толкотня. Где тут кого отыщешь! Над самым Юриным ухом прозвенел истошный голос какой-то лоточницы:
– Пирожки! Пирожки! С горохом и с ливером!
Рядом с ней другая:
– Не блины, а заедочки – ешьте напоследочки!..
Юра бестолково метался в толчее и не находил ни Загладина, ни его преследователя…
На привозе было несколько тише. И людей здесь было поменьше, и торги шли по-крестьянски степенно и основательно.
В конце ряда мажар стояла телега с сеном. К ней и подошел Загладин, толкнул дремавшего под потрепанной шинелькой возницу. Тот поднял голову. Это был Мирон.
– Слышь, трогай! Поедешь за мной! – беззвучно, не разжимая рта, сказал Загладин.
Семен Алексеевич с безразлично-беспечным видом – мол, я не я и лошадь не моя – стоял неподалеку от телеги, и Мирон, разбирая вожжи, заметил его и насторожился. Этот человек в бушлате ничего не покупал и не продавал, не суетился, стоял спокойно и преувеличенно внимательно смотрел куда-то в сторону – туда, где ровным счетом ничего не происходило.
Какая-то женщина остановилась возле Семена Алексеевича, заинтересованно спросила:
– Морячок, бушлат не продашь?
– Купи! – улыбнулся Семен Алексеевич, глядя на нее отсутствующими глазами.
Женщина привычным ощупывающим движением схватилась за полу бушлата, он распахнулся, и Мирон успел выхватить взглядом за поясом у морячка ребристую рукоять нагана. Остальное произошло мгновенно.
– Ты кого за собой привел, гад?! – ощерившись, прошипел Мирон в лицо Загладину и обеими руками с силой отбросил его от себя.
Загладин полетел под ноги Семену Алексеевичу, а Мирон метнулся в сторону, в гущу базара. Преследовать его было бесполезно, да и некому. Семен Алексеевич крепко держал Загладина, который катался по земле, бешено отбиваясь руками и ногами. На губах у него выступила пена.
Толпа забурлила, кинулась к месту происшествия и вынесла на пятачок, к брошенной Мироном телеге, Юру.
Юра видел, как Семен Алексеевич поднял за лацканы пиджака Загладина и прислонил его к телеге.
– Сбрасывай сено ты… покупатель! – толкнул чекист Загладина, но тот не шелохнулся.
Услужливые руки собравшихся быстро сбросили сено. Под ним на телеге рядами лежали винтовки и цинковые ящики с патронами…
Хоронясь за чужими спинами, Юра дождался, когда чекисты увели Загладина, а следом за ними, медленно продираясь сквозь галдящую толпу, двинулась телега с оружием. Проводив их взглядом, Юра бросился домой. Прямо с порога, не успев отдышаться, объявил Викентию Павловичу, что чекисты арестовали Загладина.
Как Юра и предполагал, известие это встревожило Сперанского, он бессильно опустился на диван.
– Боже мой! Все пропало! – прошептал Сперанский и, уткнув голову в большие ладони, несколько минут сидел молча, затем, с трудом подняв голову и глядя на Юру невидящими, недвижными глазами, стал расспрашивать его обо всем увиденном.
Юра рассказал, откуда он знает Семена Алексеевича, как увидел его на улице, как пошел за ним и за Загладиным и как потом потерял их в густой базарной толпе.
– Зачем столько подробностей? – нетерпеливо оборвал Юру Сперанский, нервно, до хруста заламывая руки. – Потом? Что было потом?
– Потом он его арестовал! – чувствуя, как подкатывает к его сердцу неприязнь, сказал Юра.
– Кто? – резко спросил Сперанский. – Боже мой, кто же?
– Чекист… Семен Алексеевич.
– Как арестовал? Подошел, наставил наган? Или схватил, связал? Откуда ты знаешь, что он его арестовал?
– Я видел! Они стояли возле телеги, а на ней – целая гора оружия.
– Постой-постой! Ничего не понимаю! – Викентий Павлович нервно вскочил, прошелся по комнате. – Ты их потерял в толпе! Так откуда же они возникли? И потом… этот чекист… он шел за Загладиным? Телеги не было! Откуда она взялась? И при чем тут оружие?
Юра подумал немного и затем сказал:
– Я их потом нашел, на привозе. Они стояли возле телеги с сеном. И он сказал: «Сбрасывай сено… покупатель!»
– Кто сказал? – взметнулись брови у Викентия Павловича.
– Ну, сам Семен Алексеевич! – стараясь не сбиваться и обо всем рассказывать толково, объяснил Юра. – Сено сбросили, а там столько оружия!.. А потом пришли еще какие-то, наверное тоже чекисты, и увели Загладина.
– А оружие? – нашел в себе последние силы спросить сраженный этим известием Сперанский.
– Увезли, наверное, в Чека, – спокойно сказал Юра, удивляясь тому, как быстро впал в панику этот с виду большой и сильный человек.
– «Не знаю»! «Наверное»! «Кажется»! – прокричал на какой-то визгливой ноте Сперанский, нервно расхаживая взад и вперед по комнате. Затем торопливо вышел в коридор, стал одеваться. Но, продев в пиджак руку, остановился, словно пораженный какой-то тревожной мыслью. И вдруг стал беспомощно рвать руку из пиджака. Пронесся мимо Юры в свой кабинет и вскоре снова выскочил оттуда с Юриной курточкой в руках.
– Надевай курточку! Ну, быстрее надевай и сходи к Бинскому! – выдохнул изнеможенно Сперанский.
– Что сказать, Викентий Павлович? – с готовностью вскочил Юра.
– Нет-нет, не надо! Никуда не ходи! – замахал на него руками Сперанский.
И, ошеломленный собственной беспомощностью, он обессиленно опустился на диван, закрыл глаза ладонью и, качаясь из стороны в сторону, долго сидел так, не проронив ни слова. Вдруг снова вскочил с места, забегал по комнате:
– Да-да! К Бинскому не нужно! Пойдешь к Прохорову в Дарницу. Помнишь, ты ходил к Прохорову?
– Песчаная, пять?
– Вот-вот! Скажешь, дядя прислал за маслом. Да, за маслом и еще за перловой крупой. Только, пожалуйста, живее, бегом!.. Надевай курточку!
– Можно, я без курточки, Викентий Павлович? На улице жарко! – неожиданно уперся Юра.
– Тебя не спрашивают, жарко или нет! Одевайся! – исступленным шепотом прошипел Сперанский.
– Что за тон, Викентий?! – возмущенно сказала вошедшая в комнату Ксения Аристарховна. – Право же, подобным тоном…
– Мне сейчас не до церемоний, дорогая! – резко обернулся к жене Сперанский, и на щеках его вспухли два возмущенных румянчика. – Ах, тон вам, видите ли, не нравится? Львовская порода! Чистоплюи!
Викентий Павлович стал со злостью натягивать на Юру курточку, неловко заламывая ему руку. Юра решительно отстранился, обернулся к Сперанскому и тихо, но твердо отчеканил:
– Никуда я не пойду! Ни в курточке, ни без курточки! Вы дадите мне адрес папы, и я уеду к нему! Сегодня же!
Они долго так стояли, с нескрываемой ненавистью глядя друг на друга.
Первым очнулся Сперанский и совсем другим тоном, ласковым, жалобным, сказал:
– Я тебя прошу… умоляю! Да-да, умоляю! Это крайне необходимо… если ты не желаешь несчастья мне и Ксении Аристарховне! – И с уничижительной, просительной улыбкой протянул к Юре руку с курточкой.
Юра медленно оделся, не глядя на Сперанского, неторопливо вышел из дому.
Викентий Павлович остался сидеть на диване, сжав голову руками. Он был человеком, не приспособленным к этой подпольной, наполненной риском деятельности. Но однажды, потеряв друзей, которых поглотила, как разверстая пасть какого-то мифического чудовища, эта самая пугающая ЧК, он вместе с Бинским, Загладиным и еще несколькими близкими ему людьми поклялся мстить красным и сделать все для того, чтобы восстановилась прежняя упорядоченная, спокойная жизнь.
Зачем он ввязался? Бинский – это понятно. Он – полусумасшедший, охваченный яростью мщения человек. Двое его братьев, офицеров, погибли еще в первые дни Гражданской войны, под Ростовом. Еще двух братьев прибрали чекисты как заложников. Их фамилии даже были опубликованы в «Правде Киева» в списке расстрелянных. Бинский остался один из огромной семьи, он не дорожил ни своей, ни чужой жизнью.
Загладин? Загладин был идейный враг советской власти, твердый, решительный, бывший эсер, уцелевший во время Ярославского восстания летом восемнадцатого и тоже привезший с собой в Киев единственный багаж – жажду борьбы с большевиками.