Старик затаил дыхание, нет, он не ошибся, все-таки это были шаги, доносившиеся непонятно откуда… Одна дверь какого-то автомобиля захлопнулась, другая, тихо пискнув, открылась. Снова пошел дождь, заполнив собой воздух. Капли падали на все крыши домов во дворе, издавая на каждой свой особенный звук. Капли барабанили по крышам автомобилей, мягко шлепали по велосипедам, железным бочкам и мусорным контейнерам, мочили циновку на балконе пустовавшей квартиры. Наверное, дождь забрызгал сыростью и сооруженный напротив навес, лужицами собрался на старом столе, который мужчины использовали как верстак и оставили во дворе. Старик представил себе, как дождь смывает мелкие белые щепки, оставшиеся после работы, пропитывает тонкую липкую ленту — она приклеилась к углам и водосточной трубе и никак не хотела отлипать.
В последний год своего проживания в Берлине он познакомился с одним человеком. Его звали Гейнц. Они иногда вместе сиживали на скамейке в парке. Так вот, этот Гейнц говорил, что дождь — настоящая катастрофа для слепых: когда идет дождь, они теряют ориентацию. Да, осенило его, он не мог еще точнее определить то, что он слышал, как шаги, но это, несомненно, были шаги. «Черт, как дождь мешает слушать, да, Гейнц был прав». Неотчетливый, то и дело прерывающийся, а потом снова возобновляющийся шорох — это было все, что воспринимал старик, разве можно было в звоне падающих капель понять, откуда доносится шум? И все же это были шаги.
Почему эти шаги, собственно, так его взволновали? Он привык к таким звукам, двор всегда был очень оживленным, здесь постоянно играли дети, у задних дверей магазинов время от времени возникала какая-то суета. Прошло еще немного времени, прежде чем старик понял, отчего волнуется. Это были шаги человека, который не хотел, чтобы его слышали.
Он схватился за оконную ручку и подтянулся вверх. Это было почти рефлекторное движение, о котором старик не думал. Боли не было.
Он почувствовал, что дрожит.
Перед его внутренним взором происходило нечто странное, это был призрачно ясный фрагмент картины, очень маленький фрагмент, собственно, надо было повернуть голову — мысленно — или обернуться, чтобы рассмотреть всю картину целиком, но на это у него сейчас не было времени. Он попытался отогнать видение прочь, но оно не уходило. Он явственно видел деревянный каркас наблюдательного пункта, наспех сколоченного из бревен, — перекрещенные распорки, большие козлы, поставленные на сырую землю. Видел он и человека, бежавшего неловко и шатко, человек был так худ, что его движения не могли выглядеть как движения нормального человека. «Я узнал его», — подумал он, но не понял, почему не знает окружавших его людей. Бревна наблюдательной вышки были не очищены, сами деревья срублены наспех, неаккуратно, с концов бревен свисали волокнистые древесные лохмотья, а там, где вышка упиралась в лесную землю, снег был грязным от следов множества грузовиков. Он закричал, тряхнул себя, провел рукой по плечам, по голове, по локтям, но все было бессмысленно. Пыль прошлого невидима, нет никакой надежды стряхнуть ее прочь.
Он осторожно вытянул шею и выглянул в окно. На первый взгляд, во дворе ничего не произошло, здание напротив стояло как всегда — кривое, тихое и серое. Порыв ветра развязал веревку, натянутую между столбами, которые, как шлагбаум, отмечали границу домовладения при въезде во двор. Ветер мотал коричневые, пропитанные влагой петли по круглым плоским лужам. Безвкусные прыгалки размазались по черной пупырчатой поверхности битума. Старик услышал противный скребущий звук болтающихся на петлях ставней и увидел, как от подъезда противоположного дома неуклюже отделилась какая-то тень. В полосе света мелькнули две длинных голых ноги, обутых в грязные коричневые плетенки. Парень сделал шаг, неловко вывернул спину, потянулся к ставню и ухватился за него. Все в этом мальчишке было слишком длинным — руки, ноги и даже пальцы, которые сейчас соскользнули с подоконника.
Старику вдруг вспомнилась картина, виденная им после войны на стене церкви, тот рисунок углем состоял из двух частей. Двое мужчин сидят на стульях друг напротив друга, а на заднем плане стоит накрытый стол с дымящимися тарелками и мисками. Мужчины держат в руках стаканы, но не могут сделать из них ни глотка. Только при втором взгляде становилось ясно, в чем дело — у мужчин слишком длинные руки — от плеча до локтя. Понятно, что они не могли и ничего съесть. На второй части картины было показано, как мужчины кормят друг друга. Рисунок показался ему отталкивающим и некрасивым, но он время от времени вспоминал о нем. «Да и были ли это вообще мужчины», — вдруг подумал он, мысленно глядя сейчас на ту старую картинку. В скрюченных человеческих фигурах на штукатурке было что-то бесполое.
Юный Дёрр снова отступил в тень. Он сел боком на ступени, протянул ноги в проем крыльца и закурил сигарету. Сгорбившись, он наклонился вперед, упираясь подбородком в грудь. Рука, отмеченная раскаленным кончиком сигареты, возвышалась где-то над макушкой.
Старик попытался не волноваться, но чувствовал, как под маской насильственного спокойствия нарастает внутреннее напряжение. Он вспомнил происходившие с ним на войне вещи, которые он с тех пор не мог забыть, — они научили его многому — видеть смысл в незначительных тактических изменениях, с первого взгляда схватывать главное на необозримом пространстве и ни в коем случае не доверять внешнему покою и неподвижности. Парень на крыльце смачно рыгнул. За его телом была спрятана бутылка пива, которая стала видна только теперь, когда Дёрр вытянул вперед прислоненную к стене ногу. В тот же миг бутылка опрокинулась, издав громкий стук. Старик почувствовал, как голова его непроизвольно дернулась вперед, глаза сошлись к переносице, двумя полукругами ощупывая пространство двора. Из-за припаркованного автомобиля на мгновение высунулась чья-то голова, но тотчас снова спряталась. Но парень этого не заметил. Он был пьян, и его здорово шатало. Он поднял бутылку и снова поставил ее на крыльцо. Вытер ее подолом рубашки и облизнул пиво с пальцев. Потом он сунул руку в карман штанов и что-то оттуда вытащил, но старик не мог разобрать, что именно. Из-за машины показалась человеческая фигура, шагнувшая в длинную тень, которую отбрасывал на мощеный двор автомобиль, освещенный лампой подъезда дома напротив. Да, это был тот самый незнакомец. Он был похож на выслеживающего добычу, наклонившегося вперед охотника, когда по грудь погрузился в темноту. Незнакомец нес большую картонную коробку.
С противоположной лестничной площадки старик услышал твердый, гулкий щелчок электрических настенных часов. Свет у входа в дом должен вот-вот выключиться. Старик смотрел на овальную матовую лампу над дверью, на которую кто-то прилепил черную клейкую ленту в форме номера домовладения — кривое узкое изображение числа шестнадцать. Кружок шестерки был кое-как составлен из коротких, скрученных кусочков. Потом свет выключился. Старик заволновался — может быть, он слишком пристально смотрел на лампу. На мгновение все вокруг утратило контуры и погрузилось в черноту. Он закрыл глаза. Перед сомкнутыми веками продолжало мерцать ослепительно-белое, расколотое на мелкие фрагменты число, а за числом была тьма, бесконечное и бесформенное черно-коричневое полотно, холодная энергия, усеянная слабо пульсирующими точками.
Незнакомец уже поднимался по лестнице. Старик слышал шарканье подошв по каменным ступеням, а когда незнакомец подошел к двери этажа, какой-то груз тяжело встал на перила. Дверь пожарного выхода распахнулась, тихо заскрипела, и ручка дважды ударилась о стену.
«Надо было ее снова запереть», — подумал старик, он громко, очень громко произнес эту фразу в холоде спальни, ясно увидев облачко пара, вырвавшееся изо рта, хотя и знал, что это невозможно — ведь сейчас сентябрь. Он поднес руку к губам, надул щеки и принялся дуть на пальцы. Он дул до тех пор, пока ему не показалось, что все его нутро, до самых костей, согрелось и перестало мерзнуть. Потом он быстро отнял руку от лица, чтобы внимательнее присмотреться к своему дыханию. Он повторил маневр еще пару раз, но оно стало теперь невидимым, пальцы стали еще холоднее, чем раньше, а следы теплого и влажного дыхания высыхали на коже, оставляя неприятное ощущение чего-то липкого.