Ночью они идут по старинным дорогам, прорубленным в пуще крестоносцами. Идут по дорогам, чтобы не оставлять следов в заснеженном лесу. Прячутся за вековыми деревьями, когда проносятся грузовики и штабные «мерседесы», проезжают конные обозы.
Днем в лесу звучит французская речь. И это не галлюцинация: в лесу пилят деревья военнопленные французы.
А то вдруг разведчики, подобравшись кустарником к шоссе, услышали непонятный галдеж. По шоссе немцы-конвоиры, покрикивая, ведут колонну американцев из «Офлага» — офицерского лагеря. Странные это военнопленные — сытые, розовощекие, отлично одетые. Они смеются, оживленно разговаривают друг с другом, перебрасываются на ходу бейсбольным мячом. За американцами медленно едет грузовик с продуктовыми посылками международного Красного Креста. За грузовиком шагают тесней толпой, тараторя наперебой и бешено жестикулируя, итальянские генералы. Немцы посадили их в «Офлаг» после свержения Муссолини в июле прошлого года…
Ночью за лесом зловеще горят призрачным, трепетным светом ракеты, и Толя Моржин рассказывает про победные артиллерийские салюты в Москве.
Слабеют, выбиваются из сил разведчики. Каждую ночь все труднее идти. Моржин смотрит на карту, хмурится. Позапрошлая ночь — 17 километров, прошлая ночь — 12 километров, эта ночь — 8 километров, хотя теперь стало легче перебираться через замерзшие реки, каналы и болота.
Позади — 500 километров, пройденных «Джеком» по прусской земле. Это если считать по прямой, но разведчик не ходит по прямой, путь его подобен спутанному серпантину.
В памяти Ани часто всплывает все одна и та же фраза из «Крестоносцев»: «Если держать путь все время на юг, отклоняясь немного на запад, то непременно доберешься до Мазовии, а там все будет хорошо…»
Неужели Ане не суждено прочитать больше ни одной книги!…
После Ангербурга «Джек» пять раз переходил через «железки», а сколько позади осталось шоссеек, никто и не упомнит…
И вот — последняя немецкая железная дорога. Перегон Пуппен — Рудшанки, западнее города Йоханнесбурга, километрах в пятнадцати от польской границы. Бредет пятерка шатающихся серых теней. Кажется, будто все нервы и мышцы тела омертвели, только в сердце еще тлеет огонек жизни. А впереди — решающий бросок.
Моржин тревожно оглядывается на едва переставляющих ноги товарищей. Надо отогнать коварную сонливость, тяжкое оцепенение, гибельную апатию. Он разрешает съесть галеты из «неприкосновенного запаса». Надо собрать в кулак последние силы.
При броске через железную дорогу группа попадает под шквальный огонь жандармов-охранников. Немцы окружают группу, преследуя «Джека» всю ночь и весь последующий день… В свинцовой пурге бесследно исчезает еще один член группы Ваня Целиков, Иван Белый, комсомолец-тракторист из деревни Глубоцкое на Гомелыцине, ставший искусным разведчиком-следопытом. Аня и ее друзья никогда больше с ним не встречались…
Из письма Ивана Андреевича Целикова автору, 20 июня 1966 года:
«…Меня Ваше письмо прямо-таки оглушило. Ведь двадцать с лишним лет прошло… День за днем таяли силы нашей группы. Мы поклялись драться до последней капли крови и не сдаваться живыми. Если ранят тяжело — все диски автомата выпустить. Нет гранат, так есть пистолет "TT", две обоймы, шестнадцать патронов, пятнадцать выпускай по врагу, шестнадцатый в висок…
Аню я хорошо помню. Ко всем была она отзывчивая, а в бою смелая.
Всего мы прошли сквозь четырнадцать немецких облав, и четырнадцатая была самой страшной. В большом пограничном лесу под Йоханнесбургом восемнадцать раз окружали нас немцы в разных лесных квадратах и восемнадцать просек пришлось нам форсировать с боем.
Я отбился во время прорыва через девятнадцатую просеку около железной дороги уже в полной темноте и заблудился в лесу.
Я выжил, пройдя сквозь неимоверные трудности. Около месяца жил, как дикобраз, питался дубовой корой. В лесу дожидался наших. Теперь работаю механизатором в родном совхозе «Гомельский»…»
Глава восьмая.
ЛЕБЕДИ НЕ ИЗМЕНЯЮТ
В МАЗОВИИ, ГДЕ ПРАВИТ ЭРИХ КРОВАВЫЙ
Долго тянется последняя ночь разведчиков в Восточной Пруссии, где на каждом шагу подстерегала их немецкая смерть, вооруженная не железной косой, а пулеметами «МГ-42» и автоматами «Шмайссер-18».
Ночью четверо из группы «Джек», оторвавшись от немцев, переходят через «железку», через большой смешанный лес Йоханнесбургерхейде, проходят мимо озера Нидерзее, под утро пересекают границу и останавливаются в лесу у польской деревни Дуды Пущчанские. С виду их можно принять за беглых «кацетников», беглецов из лагеря смерти, — так они исхудали и обтрепались…
Еще один бой — и «Джек» отвоюется. У четверки не осталось ни одной гранаты, расстреляны почти все патроны.
Так «Джек» выходит из Восточной Пруссии и вступает в Польшу, в край мазовецкий, где седобородое кобзари — здесь их называют гуслярами и гудочниками — еще поют старинные баллады и песни о славных битвах польских рыцарей с крестоносцами.
Аня оглядывается. Восточная Пруссия позади. Там остаются капитан Крылатых, Коля Шпаков, Юзек Зварика… Они уже никогда не вернутся из Восточной Пруссии. Их не хоронили друзья, не провожали в последний путь, им не отдавали воинские почести. С ними прощались без воинских почестей, без салютов.
Там пропали без вести Натан Раневский и Генка Тышкевич, Ваня Овчаров и Ваня Целиков. Четыре месяца между жизнью и смертью… Четыре месяца непомерного напряжения всех духовных и физических сил. Узнают ли когда-нибудь солдаты 3-го Белорусского фронта, которые скоро будут громить врага в Восточной Пруссии, имена тех советских разведчиков, которые помогли им малой кровью добиться большой победы!
Улеглась метель, очистилось местами небо, прощально моргает верный друг Сатурн. Впрочем, Сатурн и в Польше послужит разведчикам…
За плечами у Вани Мельникова Аня видит туго набитый мешок. И она вспоминает, что в «Крестоносцах» польский рыцарь Збышко, выполняя данный любимой обет, кладет на ее могилу павлиньи и страусовые перья, сорванные им со шлемов поверженных в бою крестоносцев. И «Джек» тоже возвращается из Неметчины с трофеями, добытыми у потомков крестоносцев, — в мешке у Мельникова хранятся кресты и медали, солдатские и офицерские книжки «остландрейтеров», которым они уже никогда не понадобятся.
Утром, во время привала на заросшем бурым горчаком болоте, Толя Моржин достает карту, читает названия окрестных весок, и славянские названия звучат музыкой Шопена в ушах разведчиков — Домброве, Волькове, Крысяки, Пупковизна, Заляс, Недьзведьз, Вейдо… Это в них поют на заре петухи. Стеной стоят вокруг могучие леса Мазовии.
Мыщинецкая пуща. О ней, бывало, вспоминал Ян Маньковский. В старину в этой пуще водились зубры, туры, вепри, и сейчас водятся медведи, волки, лоси…
— Мы живы, живы! Какое чудо! Мы живы! — с мокрыми от радости глазами шепчет Зина, обнимая подругу.
Да, они живы. Но не чудом живы. Они сами сотворили это чудо.
Польша! Братская земля… Они были готовы целовать эту землю.
Наступают дни великой неуемной радости: в лесной деревеньке Вейдо разведчики встречаются с мазуром Стасем Калинским, устанавливают связь с другими надежными поляками.
Здесь, в деревянной, избяной Польше, у разведчиков много преданных, смелых друзей, не то что в каменной Пруссии. Пусть хаты бедны, но в них тепло, гостей ждет горячая похлебка, хлеб и копченое мясо, можно достать даже гусиный жир, чтобы смазать обмороженные руки и ноги. Жаль, нет Раневского и Зварики — они хорошо знали польский язык. Переводчиком служит Аня Морозова, да и белорус Ваня Мельников без особого труда разговаривает с поляками, а еще лучше — с молодыми польскими паненками.
Глядя на друзей-поляков, Аня часто вспоминает Яна Маленького, Яна Большого, Вацека, Стефана — всех сещинских поляков. Именно такими неукротимыми и свободолюбивыми рисовали они своих земляков. Именно такими были и сами.