— Да, дорогая, я только что вернулся, — сказал он, устало садясь в кожаное кресло. — Фюрер бодр и полон веры в скорую победу. Разумеется, я разделяю его веру. Да, я обязательно приду к тебе, любовь моя…
Кох повесил трубку, набрал номер на другом, служебном аппарате:
— Рингель? Я разбудил вас? Дело важное и сугубо секретное. Я принял решение: завтра ночью тайно перевезите «Янтарную комнату» царицы Екатерины, а также все иконы и картины из ее дворца в Царском Селе в подземный бункер под киркой района Понарт. За «Янтарную комнату» вы отвечаете головой. Этот маленький подарок Фридриха Вильгельма Петру Первому оценен в пятьдесят миллионов долларов! Подготовьте все к эвакуации. Если же обстановка не даст нам эвакуировать сокровища, примите все меры к их захоронению, включая взрыв кирки во время русской бомбежки. И чтобы никакой болтовни, ясно? Спокойной ночи!
Менее чем через полгода Кенигсберг капитулировал вопреки воле Гитлера, и Кох, бросив на произвол судьбы население Восточной Пруссии, которое он отказался эвакуировать, удрал на заранее подготовленном ледоколе в Данию.
Когда Коха после войны судили как военного преступника в Варшаве, этот «сверхчеловек из стали» лгал, изворачивался и плакал, умоляя суд о снисхождении. От него отвернулось даже восточно-прусское землячество в Федеративной Республике Германии, заявившее: «Четыреста тысяч пруссаков, стариков, женщин и детей, умерли по вине Коха и обвиняют его в этом».
— Группенфюрер! Нами точно установлено, что русская шпионская группа ушла из района Тильзит — Инстербург. Группа потеряла двадцать восьмого сентября двух разведчиков и командира, о чем говорят найденные на одном из убитых топографические карты. Личность убитого установлена по отпечаткам пальцев в архиве СД: это Шпаков, матерый шпион, в прошлом, несмотря на свою молодость, один из шефов большевистского подполья в Витебске. Есть основания предполагать, что оставшиеся без руководства русские радисты вывезены самолетом. Не могли же они провалиться сквозь землю!… Но так как поляны со следами посадки и взлета советского самолета не обнаружено, мы продолжаем поиски…
Подыскивая туманным утром место для дневки, Мельников видит у лужи круглые, как блюдца, следы, похожие на следы огромной кошки.
— И где только эта рысь прячется, — удивляется он, — в таком лесу!
И словно бы отвечая на его слова, совсем рядом за ельником оглушительно всхрапнул, взревел вдруг невидимый зверь. Разведчики вздрогнули от неожиданности. Что там рысь! Такой рев посрамил и напугал бы тигра, мамонта, дракона…
Мельников выскакивает к просеке и шарахается прочь, плашмя падает под елку, подавая рукой сигнал: «Ложись!»
По просеке, на восток, с лязгом и грохотом продвигается, тускло поблескивая лобовой броней, стальное пятнисто-полосатое чудовище с длинным хоботом пушки. С полированных до блеска могучих гусениц валится искрошенный дерн с землей.
Покачиваясь, вразвалку, танк прет мимо, высокий и грозный, ревет во всю мощь своих шестисот лошадиных сил танковый мотор, обдавая горстку разведчиков своим жарким дыханием
— Тьфу ты! — отплевывается от бензиновой гари оглушенный Ваня Овчаров, — Вот это зверь!…
— «Охотничья пантера», — говорит, отползая, Мельников. — Новый разведывательный танк типа «пантера». Сорок шесть тонн — почти в два раза тяжелее нашего «Т-34».
— Ничего себе громила! — уважительно ворчит Целиков.
— Посмотрел бы ты на «королевского тигра»! Семьдесят пять тонн! А теперь, говорят, Гитлер строит стотонный танк «Маус»…
— Но наши «КВ» и «ИС», пожалуй, покрепче…
По просеке проезжают еще несколько камуфлированных под лесную зелень танков и бронетранспортеров. Потом, вечером, Мельников точно определяет их количество по числу капониров в лесу.
Пятое ноября. Диктор кенигсбергского радио, ликуя, передает: «Тысячу раз прав гаулейтер и обер-президент Эрих Кох: населению Восточной Пруссии нечего бояться вторжения еврейско-большевистских орд. Удар русских по восточной границе нашей неприступной провинции отбит с большими для них потерями. Немцы! Освобожден город Гольдап! Пруссаки! Родина зовет нас к священной защите отечестве!
И стар и млад поднимает оружие. Неисчислимые блага принесла Восточной Пруссии нацистская власть! Наша провинция первой покончила с безработицей, вдвое увеличила количество промышленных предприятий, вернула земли, насильственно отторгнутые Польшей и Литвой. На нашу долю выпало великое счастье быть современниками Адольфа Гитлера. Временные неудачи лишь укрепляют нашу непоколебимую веру в миссию фюрера и нашу конечную победу.
По призыву гаулейтера с восемнадцатого октября в фольксштурм хлынули немцы от шестнадцати до шестидесяти лет. Фольксштурм берет на себя функции полиции, жандармерии и ПВО.
Восточная Пруссия надела овеянный слезой военный мундир! Создаются народно-гренадерские и народно-артиллерийские дивизии. Героические женщины нашей провинции служат зенитчицами и прожектористами, обслуживают аэродромы, роют окопы и эскарпы. Они помнят, что в славный Тевтонский рыцарский орден входили не только братья, но и сестры. Лишь восточные районы провинции эвакуированы для облегчения обороны. В остальных районах никакой эвакуации не предвидится. Всякие разговоры об эвакуации являются пораженчеством, паникерством, государственной изменой.
Восточная Пруссия — цитадель прусской славы, арсенал и житница велико-германского рейха. Восточная Пруссия — щит Германии, неприступная крепость. В Роминтенском лесу и других наших восточных лесах русские орды будут сметены тевтонским бешенством. Мы разгромим их так же тотально и беспощадно, как разгромил Герман римлян в Тевтобургском лесу… Хайль Восточная Пруссия!»
Последние безморозные дни предзимья. Пятерка разведчиков жует ягоды можжевельника, шиповника и калины, собирает на ходу клюкву, пьет дождевую воду из студеных луж. По утрам эти лужи покрываются чуть заметным ледком.
Утром седьмого ноября Аня осторожно обламывает корешок большой зябко-сизой сыроежки — в ее вогнутой хрупкой шляпке застоялась пополам с росой дождевая вода. Она поднимает к губам сыроежку, как бокал, и медленно выпивает воду. В честь праздника.
— Зато Новый год мы отпразднуем вовсю, — сдерживая простудный кашель, решительно объявляет она. — И обязательно все вместе. Идет?
— Идет, Анка-комиссар! — улыбается Ваня Мельников: — «Ох, какая встреча будет у вокзала в день, когда с победой кончится война…»
Разведчики садятся в тесный кружок, вспоминают, как весело проводили они праздники до войны, в том прекрасном мирном далеке. Зина начинает подробно описывать новогодний стол…
— Ребята! — вдруг говорит Ваня Овчаров. — У меня мать и отец в голодные годы, помню, ели лебеду с толченой березовой корой. Попробуем?
— Спасибо за ценный кулинарный рецепт! — ехидно благодарит его Мельников.
Аня вздыхает. Да, трудно вначале жилось, много горя народ повидал, но потом из года в год перед войной поправлялась, богатела жизнь…
Так похожи довоенные воспоминания этих девчат и ребят — они учились по одним учебникам, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же кинокартины, пели одни и те же песни. Может быть, потому и думали и действовали они теперь, на войне, заодно.
Красиво в бору в этот тихий солнечный день. Давно таких не было. Под соснами ярко рдеет земляничник. На прогалинке горит пышный куст бронзового папоротника. Хорошо хоть, что не облетают осенью эти заповедные вечнозеленые леса, а то «Джеку» совсем негде было бы укрыться.
Вечером седьмого ноября Зина слушает Москву: «Свершилось! — пишет сегодня "Правда". — Война шагнула за границы Советского Союза на территорию фашистской Германии…» «Вражеская оборона прорвана, на дорогах таблички "Разминировано", — сообщает военный корреспондент из Восточной Пруссии…»
Но кончаются последние теплые дни. Начинаются заморозки. Все сильнее мерзнут на дневках разведчики. Ложась, стелют еловый лапник, два пальто вниз, два изодранных «демисезона» сверху. Ложатся тесно — девчата посередке, двое парней по бокам, третий на посту. По утрам вороненые автоматы покрываются инеем. Волосы у девушек припорашиваются росной пылью. Промозглый туман тягучего рассвета смыкается с туманом ранних сумерек. Ночью под ногами хрустит схваченный морозцем хвойный ковер.