— Я не умер, — скрипит Джаред. Так шепчут те, у кого по-настоящему гнусное похмелье. Словно опасаясь, что голос взорвет мир. — Пока не умер.

— Тсс… не разговаривай, Джаред, — она старается не выдать испуг, не отвести взгляд. Но в его затылке дыра, в которую вошел бы ее кулак, раскуроченная впадина: белая кость вперемешку с засохшей кровью и волосами, липкие ошметки серого вещества.

Лукреция садится на кровать рядом с ним. Касается его руки, и он сжимает ее ладонь до боли, но она ничего не говорит. Только сжимает в ответ изо всех сил, и птица смотрит на нее с одобрением.

— Все не так ужасно, как выглядит, — Джаред пытается засмеяться, но вместо этого начинает кашлять.

— Ты не за ними должен был охотиться, — говорит Лукреция. Она понимает, что плачет, только почувствовав каплю соленой влаги в уголке рта. — Ворон здесь чтобы защитить тебя, но он не сможет, если ты…

— Но они мертвы, — перебивает ее Джаред. Осторожно поворачивается на бок и Лукреция видит карнавальную маску на его лице, и входное отверстие от пули — черная дырка, не больше десятицентовика. Кровеносные сосуды в его глазах лопнули, белки покраснели, зрачки огромные, расширенные. Эти кошмарные, страдальческие глаза и маска. Ничего не осталось от прежнего, знакомого Джареда. Только его голос, но и тот кажется изменившимся, постаревшим, гнев как будто поутих и его место заняло нечто более темное. И более опасное.

— И я не могу об этом сожалеть. Мне насрать… что мне еще остается делать… не могу я об этом жалеть.

— Ты и не должен, — говорит она, жалея, что плачет, что он видит ее слезы. — Но тот, кто убил Бенни, по-прежнему на свободе, и вернулся ты из-за него. Не для того, чтобы тебе разнесли башку при попытке рассчитаться со всем распроклятым миром разом.

— Птица не особенно помогла с основной задачей, — говорит он и закрывает глаза. Она рада, что больше не приходится в них смотреть. Ей стыдно за свое облегчение, но все же.

— Это не ее вина, — говорит Лукреция. — Думаю, с убийцей что-то неправильно. Что-то стоит на пути.

— Ты это уже говорила, — бормочет Джаред. — Вчера вечером.

— Полиция обнаружила еще одно тело сегодня утром. В фонтане парка Одюбон. В новостях не очень подробно рассказывали, но это он, Джаред. Я знаю, что это он.

— Лукреция, я тебе не детектив. Я не знаю, как выслеживать серийных убийц. Я был всего лишь фотографом…

— Тогда ты должен найти детектива. Может, копа, который занимается этим новым убийством…

Хватка Джареда на ее руке внезапно ослабевает, его веки дрожат.

— Джаред? Что происходит?

— Может, я умираю, — говорит он так тихо, что она едва различает его голос за воем ветра снаружи, на улице Урсулинок. — Может, я прогадил свой последний шанс.

Ворон каркает вновь, и Лукреция придвигается ближе к Джареду. Убирает волосы с его лица, а когда приподнимает маску, но вздрагивает, напрягается, но не останавливает.

— Я не сделаю тебе ничего плохого.

Лицо Джареда под маской в потеках крови и грязи, вокруг глаз багровые синяки. Кровь шла из носа и засохла корочкой вокруг ноздрей.

— Только умою немного, и все, — Лукреция бросает взгляд на птицу. Она по-прежнему слышит ее мысли и в точности следует ее указаниям, двигается медленно и Джаред ей позволяет. Шрамы на спине саднят, совсем как когда рисунок ворона был свежим и только начал заживать.

— Мы тебе поможем. Мы оба. И ты найдешь ублюдка, который убил Бенни.

— Так или иначе, — шепчет Джаред.

— Так или иначе, — отзывается Лукреция и роняет погубленную маску на пол спальни.

Восемь

Место преступления в парке Одюбон оказывается замечательно паршивым началом замечательно паршивого дня. Три часа пополудни, и Фрэнка опять настигло похмелье, хотя он уже дважды бегал в душевую — глотнуть из бутылки «Джека Дэниэлса», которую всегда держит про запас в шкафчике. Все остальное время после возвращения из Метэйри он просто сидит за своим столом и притворяется, что занят бумажной волокитой — отчетом об убийстве в парке или еще чем-нибудь, что был должен сдать давным-давно. Такое ощущение, что вместо головы перезрелая дыня, готовая развалиться под собственной тяжестью.

— Ты взаправду пропустишь веселуху в комнате ужасов? — спрашивает Уоллес. Фрэнк открывает один глаз, таращится сквозь печатную машинку и гору незаконченных отчетов и копирки. По сравнению с этим рабочее место Уоллеса — пример одержимой аккуратности, больше похоже на конторку незамужней библиотекарши, чем на стол полицейского. От одного вида патологически аккуратных стопок и свежезаточенных карандашей в кружке с эмблемой «Святых» Фрэнку хочется засветить партнеру в челюсть.

— Можно подумать без меня вы с Тирни не справитесь с этим блядским вскрытием, — говорит он.

Уоллес пожимает плечами:

— А хрена ли там осталось для вскрытия, Фрэнк. Куда уж дальше резать этот фарш.

Фрэнк вытряхивает из одной пластиковой бутылочки три таблетки маалокса с вишневым вкусом, из другой четыре сверхсильного байеровского аспирина, забрасывает в рот все семь сразу и жует всухую.

— Фрэнк, это отвратительно, — говорит Уоллес, и снова принимается печатать. Каждый удар литеры кажется последней соломинкой, от которой вот-вот треснет голова.

— Ради бога, Уолли, обязательно это делать прямо сейчас?

— Я не собираюсь откладывать работу только потому, что у тебя похмелье.

— Ты охуенно сознательный, Уолли, — говорит Фрэнк сквозь полный рот порошка из аспирина и противокислотного средства. Вновь закрывает глаза и глотает пакость.

— По-любому, — говорит Уоллес. — Если объявят эвакуацию, то единственное, чем будет заняться — улепетывать отсюда вброд.

Утром Национальный центр прогнозирования ураганов объявил штормовое предупреждение для юго-востока Луизианы, от побережья вглубь континента до самого Батон Руж. Майкл должен был налететь на сушу между двенадцатью и часом ночи, разве что вдруг повезет и вместо этого он решит надрать задницу востоку Техаса.

— Надежда умирает последней, — бормочет Фрэнк. Во рту такое послевкусие, словно он только что слопал мелок со вкусом вишни. Он решает, что заслужил новую порцию выпивки.

— Пойду поблюю, — говорит он, поднимаясь, и Уоллес лишь кивает, продолжая барабанить по клавишам старой машинки. — Спасибо за участие.

— Не стоит, Франклин, — говорит Уоллес и переводит каретку. Машинка звякает и яростно передергивается влево.

— Однажды она тебе все пальцы оттяпает, — обещает Фрэнк и плетется в туалет.

Застарелая вонь мочи и ярко-зеленых освежителей выжигает ноздри. Несколько мгновений неуверенности, когда Фрэнку кажется, что он и впрямь проблюется. Он тяжело опирается о раковину, уставившись в лицо в зеркале. Он не брился с прошлого дня, и кожа у него цвета сырых устриц. Бусинки пота на лбу и над верхней губой, мешки под глазами сошли бы за синяки.

— Видок не ахти, Фрэнки, — говорит он и пускает горячую воду. Кран сипит, потом мерзко кряхтит и, наконец, плюется ржавыми ледяными брызгами. Фрэнк опускает ладони в раковину и плещет в лицо. Влага пахнет глиной, но ощущение замечательное. Впрочем, когда он снова смотрится в зеркало, нельзя сказать, что вид лучше. Разве что мокрее.

— Ты хренов разгильдяй, — говорит он себе.

Фрэнк достает полпинты бурбона из внутреннего кармана пиджака и отвинчивает крышечку.

— За тебя, — предлагает он милостивый тост больному с виду парню в зеркале. И тут он видит птицу, нахохлившуюся на двери одной из кабинок. Огромный черный ворон наблюдает за ним, словно явившись из старого хаммеровского ужастика. Фрэнк едва не роняет бутылку.

— Мне нужно поговорить с тобой, Фрэнк Грей.

На миг Фрэнк думает, что это сказала птица. На долгий миг, который уходит на то, чтобы повернуться и увидеть человека в черном плаще из латекса, сидящего под единственным окошком.

На его голове кожаный капюшон-маска с открытыми молниями там, где должны быть рот и глаза, и прорезью для носа. Кажется, Фрэнк такое видел в магазине для садомазохистов.