– Хорошая была игра, правда, Малчек? – весело сказал голос Эдисона. Он был счастлив, он был так счастлив! – Разве не так? Я в погоне, ты в погоне, мы в погоне. Можешь встать? Тогда встань и прими пулю в лицо. Это прекрасно, мы прекрасны, разве ты не понимаешь? Другие никогда не узнают, то, что знаем мы, у них никогда не будет власти решать, кому жить, а кому умереть. Мы избранные. Может быть, даже святые. Мы золотые охотники, ты и я.

Эдисон шел по тропе. Хотя его слова были безумны от триумфа и усталости, Малчек знал, что его рука будет твердой и быстрой.

Хотел бы он сказать то же самое про свою.

– Но теперь пришел конец, так? – грустно продолжил Эдисон.

Сожаление, сидящее в его горле, было как жаба на гнилом полене.

– Наконец это мое решение. Как и должно было быть. Ты ведь знал это?

Эдисон возвышался массивной фигурой на тропинке, такой же большой, как секвойи, такой же большой, как вчерашние раскаты грома, нависающий, угрожающий, улыбающийся, приближающийся.

Молясь, чтобы то, что ощущали его пальцы, было правдой, Малчек выстрелил.

Опаляющее пламя обожгло его живот, и шок от взрыва под ребрами заставил невольный крик вырваться из горла. Он промазал.

Эдисон все еще улыбался, подходя. А потом, откуда-то сзади Эдисона, Малчек услышал резкий одиночный выстрел. Винтовка. Кровь хлынула из левой ноги Эдисона, тот вскрикнул и упал на траву, корчась и изгибаясь от боли.

Малчек лежал на листьях папоротника, всхлипывая и задыхаясь. Если бы только его револьвер выстрелил градуса на два выше, он попал бы Эдисону в живот и прикончил его! Но это означало бы на два градуса выше в собственное тело, и он не когда бы не узнал, проиграл он или выиграл. Теперь кто-то дал ему шанс. Гамбини? Терсон? Неизвестный лесник? Кто-то наконец подарил ему Эдисона. Но он должен быть уверен. Он должен покончить с этим делом. В глазах плыло, в ушах жужжало. Малчек слышал стук ног муравья на расстоянии, гигантского муравья в гигантском лесу. Боль пронизывала его тело, как будто кто-то пытался забраться внутрь, набивая его кислотой и льдом, стараясь вытащить его душу.

Майк не смог встать, поэтому пополз. Ближе и ближе к Эдисону, который все еще катался по тропе, шире и шире разбрызгивая кровь.

Чувствуя приближение Малчека, Эдисон повернул голову, и его глаза бешено выкатились, рот выплюнул поток проклятий.

Малчек дотянулся до покрытого лишайником ствола, рядом с тропой, его пальцы царапнули поверхность, затем схватились за шершавую кору. Его рука нашла живую ветвь и уцепилась за нее. Он подтягивался и выталкивал себя наверх, в свою очередь возвышаясь над распростертым человеком, в глазах которого еще сверкало безумие. Прислонившись бесчувственным телом к дереву, Майк вытащил из кобуры револьвер. Теперь его трясло не от лихорадки и не от галлюцинаций. Обыкновенная ярость. Чистая, сжигающая ярость сильнее, чем любое чувство, которое он испытывал в жизни. Ни одержимость и ненависть, ни вина, ни что другое. Он был сыт по горло этим проклятым делом.

Бегство, погони, глупая трата времени. Люди испуганы, люди мертвы, все из-за этой грязной скулящей твари на земле.

– Святые, говоришь? Как боги? Ну, может быть, ты и веришь в эту религию, а я нет. И никогда не верил.

Он поднял маленький вороненый револьвер выше, чтобы Эдисон как следует его разглядел.

Эдисон попытался схватить его за ноги, но Малчек пнул его в лицо и откинул назад на траву. Вдохнув и шагнув вперед, Майк тяжело поставил ногу на правую руку Эдисона чуть выше локтя и безжалостно надавил. Он слышал, как хрустнула кость, и Эдисон закричал опять, стараясь ухватиться за него свободной рукой, пальцы беспомощно цеплялись за джинсы Малчека.

Тщательно прицелившись, Малчек опустошил магазин в руку Эдисона, начав рядом со своей ногой и методично поднимая револьвер к ладони, которая дернулась от четвертого и последнего выстрела. Эдисон вскрикнул, а затем, внезапно и конвульсивно задрожав, застыл.

– Вот он ты, «бог», – добродушно пробурчал Малчек. – Боишься, что не придется тебе больше заниматься золотой охотой. И придется научится вытирать задницу левой рукой.

Он бросил разряженный револьвер на тропу. Стук ног муравья все еще звучал в его голове, так много муравьиных ног, топающих все ближе и ближе. Громче, слишком громко.

Он повернулся, и даже не удивился видению, возникшему перед ним. Реддесдэйл, Терсон, Гамбини и Гонсалес, бегущие по тропе. Следом за ними, далеко позади, Брэнд и Клер. Она плакала, опираясь на шерифа, который нес винтовку. Почему она плачет? Ведь уже все кончено.

Появились еще люди. Сцена напоминала какой-то несчастный случай, на Майка уставились глаза и лица. Может быть, они появились из деревьев. Все остановились. Все смотрели на него. Все чего-то ждали. Чего?

Реддесдэйл решил в этот застывший миг вернуться за свой стол и больше не покидать его. Что-то прошло мимо него в этом лесу. Что-то стремительное, и он не мог его догнать.

Эдисон беззвучно лежал в луже крови. Малчек стоял над ним, как исхудавшее, измазанное грязью пугало, в рваной кровавой одежде, длинные волосы спутаны, испепеляющие глаза над кривой усмешкой.

– Может быть, ему стоит выучиться вязать одной рукой, – посоветовал он, качнувшись назад и снова шагая вперед.

Гонсалес поймал его, когда он падал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

Он опаздывал. Быстро пройдя по коридору и отыскав в кармане брелок со связкой ключей, он отомкнул замок двери квартиры, но она поддалась с трудом. В узком проеме торчала ручка кресла, и он толкал его дверью, пока не отодвинул настолько, что смог протиснуться через щель.

– Эй, – позвал он, – нам больше не нужно баррикадировать входы, помнишь?

Он оттащил кресло туда, где оно должно было находиться, и огляделся.

Клер красила, после того как вернулась из офиса. Опять. И что-то еще… Она неуверенно вышла из спальни.

– Тебе нравится?

– Всегда, особенного в душе.

– Я имела в виду новую лампу, – улыбнулась она, подходя ближе и подставляя лицо для поцелуя.

Он открыл один глаз и нашел взглядом лампу на столике в углу.

– Я просто с ума схожу, – наконец сказал он в ее шею.

– М-м-м, особенно когда ты намыливаешь.

– Я имел в виду лампу.

– А-а.

Он засмеялся, поцеловал ее в ухо и опустился в кресло. Когда Майк расстегнул воротничок и взял у нее стакан с напитком, Клер подтолкнула его локтем, чтобы пристроиться на ручке кресла.

– Как дела?

– От тебя пахнет скипидаром.

– Семьдесят пять долларов за унцию. Ну что, они тебя как следует отчитали?

– Не больше, чем я ожидал. Между неизбежной лекцией Халливелла по поводу несоблюдения субординации и нытья парней из дежурки, недовольных тем, что мы не пригласили их на свадьбу, все было так себе.

– Как ты себя чувствуешь?

– Так себе.

Она провела пальцем по его лицу и под воротничком, расстегнула еще одну пуговичку, стала массировать его плечи. Он наклонил голову вперед.

– О-о! Хорошо! Просто замечательно!

– Может быть, ты вернулся на работу слишком рано? Еще бы пару дней…

– Нет, я чувствую себя нормально. Я просто хотел, чтобы ты меня пожалела. Ты очень хорошо меня жалеешь. Я даже подумываю, не сделать ли ипохондрию своим хобби.

– Еще бы, – она поднялась и вышла в кухню.

Майк, не вставая с кресла, снял пиджак и бросил его на софу. Пиджак не долетел. Он поднял с пола свой стакан и сделал медленный глоток, наслаждаясь.

– Как Гонзо? – спросила Клер, стуча тарелками и кастрюлями.

– Как всегда. В воздухе висела определенная обида, пока я не попросил извинения… за все. Он был так изумлен, что угостил меня ланчем.

– А мне казалось, что ты принципиально против извинений.

Малчек улыбнулся в стакан.

– Ему тоже.

Вода на запотевшем стакане собиралась в капельки, бежала вниз по стеклу и капала ему на колено, образуя влажные круги.

– Если так и дальше пойдет, я, пожалуй, буду бесплатно обедать всю неделю.