Коплан начал записывать стихотворения в тетрадь примерно тогда, когда познакомился со своей будущей женой – Софьей Алексеевной Шахматовой (1901–1942), «такой же маленькой ростом и серьезной, как и он сам», дочерью академика А.А. Шахматова, занятия которого он посещал в университете ^* . Знакомство состоялось в хоре университетской церкви, где оба пели. Позднее Борис Иванович, которого друзья тогда называли просто «Боб», был регентом хора «малой» университетской церкви Всех Святых в земле Российской просиявших, переместившейся из здания Двенадцати коллегий в квартиру покойного академика И.И. Срезневского (Биржевая линия, дом 8, кв. 1), где она действовала до 1924 г.; ее настоятелем был протоиерей Николай Кириллович Чуков (будущий митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий), затем священномученик Владимир Константинович Лозина-Лозинский, брат поэта Алексея Лозины-Лозинского ^* . Так что «Псалмы читаю пред налоем…» – это не метафора.

Молодые люди были и коллегами по Пушкинскому Дому. Софья Алексеевна служила там с 1920 г. научным сотрудником, а с 1924 г., когда окончила факультет общественных наук этнолого-лингвистического отделения Ленинградского университета (как поменялись все названия!), ученым хранителем. 28 мая 1923 г. они поженились и поселились в квартире Копланов на Петроградской стороне (ул. Гулярная (ныне Лизы Чайкиной), дом 23, кв. 6). В июле-августе молодожены совершили путешествие на Волгу, посетив бывшее имение Шахматовых Губаревка, которое ученый считал своей родиной, хотя появился на свет в Нарве. Здесь росла и его дочь, от имени которой Коплан написал поэму «Воспоминания в Губаревке». 30 декабря 1925 г. у них родился сын Алексей.

«Это была прекрасная супружеская пара», – вспоминал Измайлов. Супруги очень любили друг друга, что видно из дневника Софьи Алексеевны, который она вела, порой со значительными перерывами, в 1926–1940 гг. ^* Несмотря на камерность и даже интимность многих страниц, он заслуживает хотя бы частичной публикации. Наиболее подробные записи относятся к 1926–1929 гг., до первого ареста мужа, и к 1931–1933 гг., периоду его ссылки. Судя по ним, Копланы, внешнюю сторону жизни которых можно определить выражением «скромно, но достойно» ^* , старались дистанцироваться от «будней советской недели». Замкнутый от природы, Борис Иванович с головой ушел в работу, а круг его личного и эпистолярного общения определялся преимущественно профессиональными интересами. Кроме упомянутых выше это «пушкинодомцы» во главе со старшим ученым хранителем и «домовым» Б.Л. Модзалевским, московские музейщики и архивисты Н.И. Тютчев, К.В. Пигарев, Н.В. Арнольд, А.Н. Греч, киевский библиограф В.И. Маслов, свидетели прошлого вроде А.Ф. Кони и С.Д. Дрожжина, которые через него передавали в Пушкинский Дом свои архивы или материалы из них ^* . Ни с «формалистами», ни с «марксистами» он почти не общался. Неотъемлемая часть жизни – книги любимых поэтов, гравюры и рукописи. Недаром на экслибрисе Коплана приведена пушкинская фраза о книгах: «Со мной они живут» ^* .

Другой отдушиной стали стихи. После молчания, которым были встречены «Стансы», Борис Иванович, похоже, не прилагал усилий к публикации плодов своей музы, хотя иногда записывал их в альбомы знакомых. То, что он писал, было публикабельно до второй половины, если не до конца 1920-х. Влияние любимых поэтов конца XVIII – начала XIX веков здесь почти не чувствуется, влияние современников тоже. Исключение – Блок, которому посвящено первое стихо­творение «Стансов» «Кладбище над морем»; перепечатанное в 1982 г. в «блоковском» томе «Литературного наследства» в подборке «Блок в поэзии его современников», оно стало первой посмертной публикацией стихов Бориса Ивановича. «Прав Коплан: из современных поэтов он (Блок – В.М.) – “единственный”», – записала в дневнике в ночь с 20 на 21 августа 1921 г. его сослуживица Е.П. Казанович – та самая, по просьбе которой Александр Александрович в начале того же года написал знаменитое стихотворение «Пушкинскому Дому» ^* .

Во второй половине 1920-х годов Коплан часто ездил в командировки на розыски материалов для Пушкинского Дома. В августе-сентябре 1926 г. он побывал в Твери, Торжке, Новоторжском и Старицком уездах, разыскивая архив и библиотеку Львовых; в феврале 1928 г. в Москве (с заездом в Мураново), откуда привез подлинное письмо Пушкина; в сентябре-октябре того же года – в Казани, Ульяновске и Самаре, собрав много документов, а также в Тверской губернии, где в деревне Низовка проживал поэт С.Д. Дрожжин, завещавший Пушкинскому Дому свой архив; во второй половине декабря 1928 г. – в Торжке и Твери, откуда в канун нового года привез сборник стихотворений Пушкина 1829 г. с дарственной надписью Е.Н. Ушаковой; в сентябре-октябре 1929 г. – в Казани, Ульяновске и Самаре, где исследовал обширный архив Аксаковых, в итоге приобретенный Пушкинским Домом ^* . «Прощай, Волга! Я видел тебя и утром, и вечером, и ночью – и всегда ты красавица: многоводная с многоцветными берегами» ^* . Во время поездок Борис Иванович почти ежедневно писал жене, и эти письма, исполненные искренней любви и трогательной заботы, «новую Элоизу» ХХ века следовало бы издать в наше несентиментальное время. Но это еще и переписка двух ученых, живущих близкими профессиональными интересами. Потом Софья Алексеевна на основании этих писем составляла для мужа служебные отчеты.

Шахматовы не сразу приняли зятя «из простых». Однако Е.А. Масальская, сестра и биограф академика, писала 22 марта 1932 г. В.Д. Бонч-Бруевичу: «Сонечка была любимицей отца и вызывает всеобщее восхищение, а Борис Иванович сумел даже покорить свою тещу и стать искренно любимым зятем» ^* . Софья Алексеевна, в свою очередь, не ладила с властной свекровью. «Помни, моя женушка, – писал ей муж 10 октября 1929 г. из Ульяновска, – мы с тобой – вдвоем; нам не на кого рассчитывать, кроме как на самих себя; вся наша сила – в крепкой, сознательной любви друг к другу… Мы с тобою замкнемся в нашей дружбе, которой нам с тобой будет всегда достаточно для перенесения и обид, и непонимания, и внешних разочарований. Кто отнимет от нас эту дружбу, побеждающую уныние? Никто».

За этими словами память о единственной, насколько известно, туче, омрачившей семейное счастье, – «увлечении» Софьи Алексеевны зимой 1928/29 гг. историком литературы С.П. Шестериковым, перебравшимся в Ленинград из Одессы. Даже десять лет спустя М.А. Цявловский говорил своей ученице К.П. Богаевской про Шестерикова: «Когда он приедет в Москву, вы обязательно в него влюбитесь – красив, молод (на пять лет моложе Коплана – В.М.), пушкинист, библиограф, и в Соловках был» ^* (так и вышло). Исполняя волю Б.Л. Модзалевского, скончавшегося 3 апреля 1928 г., Коплан – написавший очерк деятельности покойного учителя к заседанию Академии наук в годовщину его смерти – пригласил Шестерикова на работу в Пушкинский Дом, о чем тот давно мечтал. К апрелю 1929 г. отношения в семье накалились настолько, что глубоко верующий Борис Иванович даже подумывал о самоубийстве, чтобы вернуть жене «свободу». Однако мир был восстановлен. 29 апреля, в день рождении Софьи Алексеевны, супруги вместе написали стихотворение «Друг другу» (ее текст выделен курсивом):