М.Л. Гаспаров удачно заметил: «Есть поэты известные, есть забытые, есть безвестные». Известные никуда от нас не уходили, даже если их запрещали; забытых возвращали потомки. Хуже всего пришлось безвестным, зачастую не уступавшим по таланту тем, «кому быть живым и хвалимым». Борис Коплан – из их числа.

Автор этой книги родился 22 июля (4 августа нового стиля) 1898 г. в Санкт-Петербурге в мещанской семье караима-скорняка. По настоянию матери Марии Андреевны Клещенко был крещен и остался православным христианином до конца жизни. Интеллигент в первом поколении, Борис Иванович получил начальное образование в городском училище (к сожалению, неизвестно в каком), среднее – в 9-й (Введенской) гимназии Императора Петра Великого, носившей это имя с 1913 г. Окончив гимназию в 1917 г. с золотой медалью, Коплан в том же году поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета. Он специализировался на истории русской литературы XVIII века, но сохранившиеся конспекты пестрят фамилиями выдающихся ученых разных специальностей: Л.В. Щерба, С.Ф. Платонов, Н.О. Лосский, Ф.Ф. Зелинский, А.И. Введенский, А.К. Бороздин и другие ^* . Уже в студенческие годы Коплан работал библиологом в Книжной палате (1919–1920), а позднее принял участие в сборнике памяти ее основателя С.А. Венгерова, преподавал историю русской литературы в трудовой школе им. В.Г. Белинского (1920–1924). По окончании университета в 1921 г. он был оставлен при кафедре русского языка и литературы «для подготовки к профессорской деятельности» (т.е. в аспирантуре) и некоторое время работал научным сотрудником созданного в 1921 г. при университете Исследовательского института сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), которому в 1923 г. было присвоено имя А.Н. Веселовского. В 1919 г. в жизни Бориса Ивановича произошли два события, имевших особое значение: он поступил на службу в Рукописное отделение Пушкинского Дома при Российской академии наук, как только были утверждены новое Положение об этом учреждении и его штаты, на должность ученого хранителя ^* и начал писать стихи.

В филологической ипостаси Коплана нельзя считать полностью забытым, хотя из трех подготовленных им монографий – о Николае Львове (закончена в 1928 г.) ^* , Федоре Каржавине (закончена в 1932 г., доработана в 1934 г.) ^* и Иване Крылове (закончена в 1941 г.) ^* – в свет не вышла ни одна, а только положенные в основу первой и третьей статьи. Результаты его разысканий были использованы исследователями позднейших поколений, хотя не все из них ссылались на первооткрывателя. Как историк литературы Коплан – кроме перечисленных выше авторов – писал о Пушкине, Капнисте, Хераскове, семье Бакуниных, готовил к печати и комментировал их тексты. Начиная с 1921 г. он публиковал в изданиях Пушкинского Дома и других научных учреждений сочинения и письма Жуковского, Милонова, Некрасова, Короленко ^* . Если его историко-литературные работы будут переизданы, вклад Бориса Ивановича в науку станет очевидным.

По долгу службы он также составил описание «пушкинодомских» материалов XVIII века в 11 томах, использовавшееся на протяжении многих десятилетий и до сих пор не потерявшее значения. «Записи в нем произведены в алфавитном порядке с обозначением чинов, званий, должностей или профессиональной принадлежности авторов, часто с указанием дат рождения и смерти, в том числе месяца и дня. Среди разных сведений в каталоге иногда можно найти данные о месте публикации документа, пояснения об авторе (преимущественно биографического характера) и даже литературу о нем… Кроме архивных здесь учтены и библиотечные материалы: например, в каталоге отражены все хранившиеся в то время в библиотеке книги с надписями деятелей XVIII века» ^* . Творческий подход проявился в избрании 1816 г. верхней датой описания: год смерти Державина определил конец «осьмнадцатого столетия» не как календарного века, но как этапа в истории литературы. Не случайно в 1924 г. именно Коплану было поручено написать о Рукописном отделении для «исторического очерка и путеводителя» по Пушкинскому Дому, издание которого было приурочено к 200-летию Академии наук.

Борис Иванович любил Пушкинский Дом, который до переезда в 1927 г. в здание бывшей главной Морской таможни на набережной Макарова на Васильевском острове располагался сначала в перегороженном шкафами Большом конференц-зале главного здания Академии наук, «под сенью диплодока» (выражение самого Коплана) – слепка со скелета динозавра, который нигде больше не помещался, а затем в здании бывших таможенных складов на Тифлисской улице. Это видно и из его стихов, среди адресатов посвящений которых много «пушкинодомцев»: А.А. Достоевский, В.Д. Комарова («Вл. Каренин»), М.Д. Беляев.

«Безграничная любовь и преданность Пушкинскому Дому была, кажется, основной чертой его характера и составляла смысл его жизни, – вспоминал о бывшем сослуживце Н.В. Измайлов. – Очень маленького роста, с большими черными глазами, он всегда был в работе, всегда радел об интересах Дома. Вскоре он стал его секретарем, сохраняя звание ученого хранителя, а так как ученого секретаря в Пушкинском Доме по штату не было, писался на бумагах “ученый хранитель-секретарь”» ^* .

Самые ранние из сохранившихся поэтических опытов Бориса Ивановича датированы 1919 г. С 1921 г. и до конца 1930-х годов он записывал их в тетрадь, озаглавленную «Стихотворения Б. Коплана» ^* , которая чудом пережила два ареста, ссылку и смерть владельца и его семьи. Она положена в основу настоящего издания вместе с единственным прижизненным сборником «Стансы Бориса Коплана», отпечатанным в 1923 г. в Академической типографии тиражом 1000 экземпляров на средства автора и при содействии его старшего друга и коллеги по Рукописному отделению И.А. Кубасова. «Между ним и Копланом, – вспоминал Измайлов, – шла многие годы дружеская, юмористическая «переписка» в стихах, очень забавная, а иной раз и очень серьезная под юмористической оболочкой. Но переписка эта, к сожалению, не сохранилась». На протяжении нескольких лет Борис Иванович дарил книжечку друзьям ^* и разносил по редакциям ^* и магазинам, однако ни одного отклика на нее не выявлено, кроме беглого упоминания у Измайлова о попытке автора «воссоздавать в русской просодии трудные античные метры». Интересно, что ни одно из стихотворений «Стансов» не вошло в рукописный сборник; автографы их неизвестны.