К автопортрету
Портрет правдив – мне зеркало не лжет.
Я постарел, осунулся немного,
Морщины говорят, что сердце что-то жжет,
Что позади – тяжелая дорога.
Глаза горят. В них суеверный страх,
В них скорбь любви – сопутница разлуки.
Уста немотствуют в невыразимой муке,
И седина блестит в усах.
Каков ни есть, – а твой, мой незабвенный друг.
Ты веришь, ждешь (упреков мне – ни слова),
Что я вернусь к тебе ещё до зимних вьюг.
Вернусь! И молодость моя вернется снова.
15 сентября 1933 Мелекесс
Осенние пентаметры
Падают жёлуди с дуба, – то значит: окончилось лето.
Роща сменила убор, и обмелела река.
Рано домой с оскудевших полей возвращается стадо.
Ночи темней и длинней; легкий мороз по утрам.
Было бы невыносимо тоскливо мне в ссылке далекой,
Если б не книги мои, не скрипка и не акварель,
Если бы Муза ко мне не являлась вечернею гостьей,
Если б единственный друг там не мечтал обо мне.
24–25 сентября 1933 Черемшан
Осенние скрипки
Загадка жизни стала проще,
Я понял смысл душевной муки,
Когда я в мелекесской роще
Осенних скрипок слушал звуки.
Рыдали скрипки, но рыданья
Моей души не возмущали:
Я слышал в них песнь увяданья,
Созвучную моей печали,
Печали светлой, чуждой тлена.
Грустит ли дуб с листвой в разлуке, –
Он знает лета перемену.
Он знает, что зиме на смену
Весенних арф польются звуки.
12 октября 1933 Черемшан
Из моей одиссеи
Шел я вечерней порою из храма домой мимо рынка.
Было темно и безлюдно. Вдруг – свет: грузовик мне навстречу.
Мчался на станцию он из совхоза, как видно по грузу:
Свежих капустных вилков гора на нем возвышалась.
Только успел отскочить я, как прямо к ногам моим бухнул
С самой вершины горы один вилок преогромный.
Скрылся вдали грузовик, а я, ничтоже сумняся,
Поднял с неба свалившийся мне чудесный подарок.
Зевс помогает исполнить мне просьбу моей Пенелопе:
Скрасить мой стол сиротливый хоть раз пирожками с капустой.
15 октября 1933 Мелекесс
В.Н.М.
Прожито много лет
и в радости и в горе.
За радость радостью,
слезами за печаль
Мы отдали судьбе,
не думая о споре,
С терпеньем гордым
дни свои влача.
И только память,
яркую до боли,
О невозвратных
сладостных
друзьях
Храним
своею неподкупной волей,
Как память
о счастливых днях.
Мы пережили их,
и нам одним осталось
Продолжить летопись –
завещанный нам долг.
Не смеем мы
испытывать усталость,
Когда их голос
навсегда умолк.
Во имя их
мы бодрость
нашим детям
Должны,
как светлую надежду,
передать,
Чтоб им жилось
отраднее на свете,
Чем жили
их отец и мать…
Прожито много лет
и в счастьи, и в страданьи.
За счастье радостью,
слезами за печаль
Мы отдаем судьбе,
не требуя признанья,
И с волей гордою,
без страха,
смотрим вдаль.
17/4 декабря 1934
* * *
Москва. Что делать в эту пору,
Когда мой ФИВ, наверно, спит,
Когда Музей еще закрыт
И, верно, Б[онч] не поднял штору.
Сижу за столиком, пью чай
В союзнарпитовском буфете
(Я бутерброды, невзначай,
Принес из поезда в пакете)…
Уж стрелка близится к восьми:
Могу я ехать на Тверскую…
Друзья мои, уж я тоскую
Без вас любимых… Votre ami.
Весна 1935
Н.Н. Столову
Падает хлопьями снег и тает на черном асфальте.
Ветер осенний летит бодро навстречу зиме.
Друг мой душевный! Я скоро приеду в твою Салтыковку.
Наши восторги тогда будем мы вместе делить.
26 октября 1935
* * *
Москва. И мне теперь не рано,
Минуя своды ресторана,
Сойти в Аид и сесть в метро,
Чтобы домчаться вмиг до ФИВ’а
И крепким чаем, вместо пива,
Согреть застывшее нутро.
26 ноября 1935