Г о л о с
Торговую площадь притихшую ночь
Заслонила стеклом закопчённым,
И ушли небеса со свечой своей прочь,
Этот город сменив
На другой, освещённый.
Речи звук на дороге пустынной затих.
Ухом ловишь ты, как откровенье,
Всё величие слов, что без слышащих их,
Без ответа остались и мненья.
Не узнать – так сильны и блестящи во тьме,
Так красивы в свободном звучанье.
Твоё сердце,
Прижатое в бегстве к стене,
Вспомнит их ледяное сиянье.
Буря прошла здесь перед рассветом
Базар, утихнув, встал,
Шатаясь, чуть живой,
Из перевёрнутых телег и сена клочьев.
И вновь внутри часов на башне городской
Последние
Пошли минуты ночи.
Вся улица
Дождём благоухает,
В глазах у статуи вода не высыхает,
И дышит
Дерево
Ещё в огне цветенья
Громов
И ветра вдохновеньем.
Есть «канонический» перевод Леи Гольдберг. См., например,
Лея Гольдберг «Рассвет после бури» на сайте
http://www.laidinen.ru/women.php?part=1766&letter=%C3&code=4694
Девочка, пасущая гусей
Шум смолкнул. Тишины щемящей миг. И снова запевает
В ночи идущую от сердца песнь бескрайних далей хор,
И на бульварах сумрачных осенний ветер раздувает
Багряно-золотой костёр…
Дом пуст был. Свет свечи мигал на потолке и стенах тёмных.
А на картинке в книжке, усыпившей сладким сном детей,
Над пропастью, могуч и одинок, мычал козёл огромный…
Но меж листами улыбалась мне пасущая гусей.
Письмо
Глаза Твои, как день, вмиг целый мир вбирают.
Смотри, мой Бог,
Я прям душой:
Когда паслось светило на воде, играя,
Я с близнецом родился пред Тобой.
Стемнело. Зеркала неразличимы.
Ты погасил лампады, окна скрыл за тьмой,
Ибо во мне он умер, тот, Тобой любимый,
Единственный, и я тому виной.
Я в поле бил его, мой Бог, - не мог иначе,
От матери из дома вытащил – продать,
Сорвал с него рубашку, ждал, когда заплачет,
Он, связан, улыбался, продолжал молчать.
Я знал, Тебе с рожденья
Он всегда казался
Единственным из всех и лучшим. Потому
Над ложем мук его, как нянька, я склонялся,
Наигрывал мелодии ему.
И, когда ночь Твоя явилась неотвратно,
И чуждый глас её ко мне во мгле воззвал,
Я от неё бежал в пески, туда, где брат мой,
Без исповеди, без воды оставлен, умирал.
Душа моя в Тебе найти забвенье хочет.
Ты мне, как грустный лес, могучий и густой.
О, если б видел Ты, как до рассвета ночью
Стучал я в дверь Твою: "Позволь мне быть с Тобой!"
О, видел бы, как дни роскошные мои
Медведем в пляску шли на рынках ради хлеба!
К ногам их пали бы привратники Твои,
Когда б я их привёл к Тебе на небо.
Ну что же, я готов к дороге увяданья.
Прохладный воздух так приятен там.
Земле моей скажу:
"Не забывай касанья,
Я – та рука, что тянется к твоим цветам."
Груз одиночества я был снести не в силах
И в шуме стран чужих приют лишь смог найти.
Прости же мне стихов неловкость и прими их,
Прости мне смех нехитрый, строго не суди.
К большому дереву душа придёт, хромая.
Котомку сняв, падёт среди корней сухих.
Сегодня написать Тебе хотел письмо я,
Но треснуло перо, пронзив до сердца стих.
Часть 2
*
Вдруг улиц прежний вид исчез
Вдруг улиц прежний вид исчез,
Глубокой бледностью сменяясь,
Когда зелёный вал небес
Застыл, над городом склоняясь.
А тротуары в лёгкий шум
Неспешно продолжали течь
В плену у шёпота и дум,
В решётках взглядов, в сети встреч.
Не погаси былого свет:
В его свече так мало сил.
Была любовь. А если нет, -
Осенний вечер чудный был.
Он в город твой вошёл, как встарь,
Под грузом бурь и облаков
И в каждый поместил фонарь
Пушистых жёлтеньких птенцов.
На вершине молчаний
Тишина над вершинами дней твоих тает,
Золотятся поля, и парят там и тут
В небесах голубых голубиные стаи.
Как большие качели –
Опустились, взлетели, –
Зори утром и вечером гаснут, встают.
Тебя видеть и помнить ресниц твоих тень!
Из сердец, обновлённых, как месяц, чтоб жить
Для тебя для одной, вынем грустную песнь –
Можешь лаской её погасить.
Те виденья , что пали, не поднялись с тех пор…
Заблудившихся здесь не найдёте детей…
А вокруг тишина несчислимых озёр,
Тени призрачных стран и морей.
Только свет во всю ширь буйным цветом расцвёл,
Голоса, на стеблях наклоняясь, поют.
Все дорóги свои мир к ногам твоим свёл,
Потому нас дорóги всё время зовут.
О всевечная! Имя твоё не назвать!
Не спускайся с вершины, молю.
Губ касанья страшусь. Светлой скорби печать
Я увидеть страшусь, смерть твою.
И, когда нёс я людям, как небесную весть,
Шёпот волн твой, покой малышей твоих сонных,
Я всегда был уверен: ты дышишь, ты здесь,
В глубине моей жизни, к тебе устремлённой!
Даже если немало прекрасных собою
И до боли похожих пройдут близ меня,
Слаще всех поцелуев мой страх пред тобою,
Крепче всяких объятий отчуждённость твоя.
Лишь тебе принесу отовсюду себя,
Сердце в ямочках щёк твоих сладостно тает…
Вкруг тебя, как вкруг солнца, вращаюсь, любя.
Все восходы мои,
Все закаты мои
Пламенеющий тост за тебя поднимают!
Единственная
Бёдра твои – образец для ваянья,
Изящны изгибы спины и плеча.
Тобою любуется мирозданье,
"Медведицы" славят, урча.
Поля и деревья, холмы и равнины
В свет белый закутала ты,
И ночь закружилась, как пух голубиный,
Зажгла тебе вишен цветы.
*
Хромает мой стих, за тобою спеша.
Позови!
Ты прекрасна сверх меры!
Одетый шикарно, сойду я с ума
На твой свет, просочившийся в двери.
Я брожу между стен твоих праздничных дней.
В лучах вечного солнца нельзя не обжечься.
И одна лишь молитва:
Да будешь моей,
Чтоб тебя смог забыть, наконец, я.
Мои дни без тебя жизни смысл потеряли,
Где твой голос? Что б мог я сказать, что бы дал
Лишь тобою наполненной дикой печали,
Руку сунуть готовой в раскалённый металл?
От угла до угла тут бежит шёпоток,
Тут, хватаясь за двери, засов теребят,
Тут остатки ума собирают в мешок,
Как браслеты и кольца, собираясь бежать.
Образ твой неотступно преследовать стал:
Сжал, ослабил кольцо
И сжимает опять.
Ты как древняя нота,
Весела и чиста,
Но на флейте груди не сыграть.
Если Бог мне от петли поможет уйти,
И твой образ глазам даст покой на часок,
Расскажу, как иссохшие губы смогли
Твоё имя всю ночь повторять, как урок.