из сельского хозяйства – скирдование [28], яровизация…

из тяжелой промышленности – каупер, блюминг, выдать плавку, задуть доменную печь [29]…

из нефтепромышленности – крекинг, нефтепровод…

из угледобывающей промышленности – на-гора, выход добычи на отбойный молоток…

из железнодорожного дела – оборачиваемость вагонов, спаренная езда, сквозная бригада…

из области торговли – завозить (в значении «доставлять»), завозчик, затоваривать…

О двойном процессе – исчезновении сугубо локальных профессионализмов, отображавших моменты дореволюционного производства, с одной стороны, и введении в литературный язык локализмов, оказавшихся нужными и полезными, с другой, свидетельствует и советский лингвист С. Ожегов («Основные черты развития русского языка в советскую эпоху», стр. 29-30):

«Исчезает старая производственная, очень дифференцированная по говорам, крестьянская терминология в связи с коренным изменением техники и форм колхозного производства и последовательно заменяется единой для всего языка новой производственной терминологией… Словарный состав территориальных диалектов постепенно идет к слиянию со словарным составом общенародного языка… Обогащение терминологии идет или путем усвоения готовых слов, например: «огрех» – место на пашне, оставшееся по оплошности не запаханным или не засеянным (теперь появилось и переносное значение – оплошность, недоделка), «путина», или путем создания производных слов на основе диалектных, напр.: «пропашные культуры» (из областных слов «пропашка», «пропашек»), «теребильщик» (от областного глагола «теребить» лен)».

Дальше С. Ожегов говорит об удельном весе профессионализмов в общем языке:

«По своей значимости для общенародного языка и по характеру состав слов этого рода (профессиональной речи – Ф.) очень многообразен. Здесь и новые производственные слова («высотник», «скоростник», «распиловка») и старые слова с обобщенным значением («гулять» в значении быть свободным в свой выходной день, «отгул» – отдых от работы в возмещение излишне переработанного времени)». (Там же, стр. 31).

Из позднейших наблюдений над развитием территориальных диалектов (преимущественно крестьянских говоров) и их взаимодействия с литературным языком можно вывести заключение, что среди подобных диалектов очень быстро усиливается тенденция интегрирования терминов, несмотря даже на приятие в свое время некоторых из них в общий язык. Так, напр., Ф. Филин («Новое в лексике колхозной деревни», стр. 143) говорит:

«…Казалось слово зеленя? должно было бы остаться в речевом обиходе колхозников, поскольку оно является литературным термином. Но и это слово быстро выходит из употребления. Почему? Жизнь создала потребность в общем термине для всех зерновых культур (и не только зерновых). Этим общим термином стало слово всходы, частными же оказались – всходы ржи, всходы овса, всходы клевера и т. д.»

Аналогичное произошло и со словом гумно?, превратившимся в «молотильный сарай», с подобным ему терминологическим рядом «кормовой сарай», «инвентарный сарай», «пожарный сарай» и т. п.

Кроме внутренней лексической перестройки диалектов, наблюдается и сильная ассимиляция последними общеязыковых слов, при всё более и более ослабевающем обратном влиянии – диалектов на общий язык.

К данной же теме, и даже в большей степени, относятся ранее упоминавшиеся нами термины радио и авиации, не только ставшие широко известными за пределами их специального употребления, но и применяющиеся теперь фигурально в общем языке.

Случаи перехода слов из узкого обихода в общий язык не являются чем-то специфичным для русского языка советского периода. Они встречались и раньше (см. выше замечания В. Виноградова), а также характерны и для других языков, в частности, скажем, немецкого, где многие общелитературные слова вышли из профессиональных диалектов: spuren (следить, чуять) – от охотничьего жаргонизма «чуять след»; fordern (способствовать) – от шахтерского жаргонизма «поднимать добычу из шахты» и т. п.

Следовательно, речь должна идти не о возникновении новых методов распространения слов, а об интенсификации вышеупомянутых процессов в русском языке советского периода.

В то время как диалектизмы, принятые в общий язык, можно рассматривать как «внутренние» заимствования, варваризмы, прививающиеся в этом языке, могут быть названы «внешними» заимствованиями. Но и здесь классификация оказывается очень сложной, так как «слова часто являются одновременно и варваризмами и профессионализмами, как «крекинг», «утиль» и другие. Производные от них свидетельствуют о прочной русификации данной лексемы: крекингование, утильный. Иногда, как и в других областях лексики, техницизмы образуются при помощи новых комбинаций уже имевшихся раньше в языке компонентов: копиручет, электровоз, светофор и т. д.

Производные от слов иностранного происхождения и комбинации заимствованных и исконных элементов явились следствием того, что подобная терминология в большой степени стала компетенцией широких народных масс.

К сожалению, наряду с полезными элементами в язык вторглись и неоправданные варваризмы, преимущественно политического характера, и узкие провинциализмы, и дотоле не вхожая в литературный язык брань, и, наконец, «блатные» словечки. Бесспорно, подобные элементы не могли оказаться движущими силами языка. Об этом образно говорит В. Гофман в своей книге «Язык литературы», стр. 57:

«Весь процесс перестройки и обогащения языка связан с колебаниями и брожением. Это не гладкий, не механический процесс. От неумелого обращения язык портится и засоряется. На стройке валяются кучи мусора, которых не успели вывезти. Надо уметь отличать мусор от строительных материалов. Нельзя смешивать обогащение языка с его засорением. Опасность засорения – оборотная сторона широкого движения языка».

Почти через четверть века после Гофмана на аналогичную тему высказался видный советский писатель К. Паустовский, отметивший в своей статье «Поэзия прозы» (3намя, 1953, № 9, стр. 175):

«…сейчас в русском языке идет двоякий процесс: законного и быстрого обогащения языка за счет новых форм жизни и новых понятий, и рядом с этим заметно обеднение, или, вернее, засорение, языка.

Наш прекрасный звучный, гибкий язык лишают красок, образности, выразительности, приближают его к языку бюрократических канцелярий или к языку пресловутого телеграфиста Ять.

Каковы же признаки обедненного языка? Прежде всего засилие иностранщины. Надо, наконец, решительно убрать из русского языка все эти «дезавуирования», «нормативы», «ассортименты» и всё прочее в этом роде.

Недавно в автобусе я услышал такую чудовищную фразу:

– По линии выработки продукции наше метизовое предприятие ориентируется на завышение качественных показателей и нормативов.

Что это за косноязычная галиматья! Слушая ее, я подумал: не для того жили и писали на изумительном русском языке Пушкин и Лев Толстой, Горький и Чехов, чтобы их потомки утратили чувство языка и позволяли себе говорить на этой тошнотворной и мертвой мешанине из плохо переваренной иностранщины и языка протоколистов…»

Так, протестуя против обедненного и засоренного языка советского человека, ревнители родного слова следуют примеру В. М. Протопопова, выступившего еще в 1786 году в Академии Российской с речью: – «Разсужденiе о вычищенiи, удобренiи и обогащенiи россiйскаго языка».

Глава IV. ЭТНОГЕОГРАФИЧЕСКИЕ МОМЕНТЫ В СОВЕТСКОМ ЯЗЫКЕ

Русский ученый Надеждин имел полное основание утверждать, что «земля есть книга, где история человечества записывается в географических именах». В дополнение к этому высказыванию можно упомянуть и слова акад. Я. К. Грота:

«Изучение географии и истории приобрело бы несравненно больше смысла и интереса, если бы встречающиеся в них названия мест и урочищ были бы лучше, чем до сих пор, освещены наукой».