— Это больше не будет нас беспокоить, Альфред, — сказала я.

— Ах, — казалось, он заулыбался, — поздравляю! Вы уже так далеко продвинулись? Это очень быстро.

— Почему бы тебе самому не приехать и не посмотреть, — сказала я и повесила трубку. Потом я позвонила мистеру Сирзу.

— Мистер Сирз, не можете ли вы сказать мне, что делают с рухнувшим домом?

— Я сейчас приеду, — быстро ответил его голос.

Час спустя архитектор с плотником стояли у могилы своих планов и пытались свалить все друг на друга. Что же теперь будет? Мой несчастный муж выглядел разбитым.

— Знаешь, Георг, — сказала я, — я даже рада этому. Тебе так не нравилась идея ставить новую заплату на старую тельняшку, как ты это называл. Тебе не нравилась основа, не нравилась вся идея в целом. Теперь мы построим новый дом и сделаем его точно таким, каким хотим.

— Построим новый дом — можно спросить, на какие деньги?

— Ха — деньги! Разве не сказал однажды кто-то, что нация стоит ровно столько, сколько проявляет воли к труду! Что хорошо для нации, то хорошо для семьи, и, если мерить таким критерием, мы стоим миллионы.

Архитектор и плотник согласились на том, что следующее, что теперь нужно было делать — снести то немногое, что еще оставалось от дома.

— А теперь, Альфред, сделай нам, пожалуйста, проект дома для австрийской фермы, и если мы будем работать все вместе, очень скоро у нас будет прекрасный дом.

Я изумилась, что всегда весело, бодро звучащий голос на этот раз произнес лишь «хорошо», которое прозвучало скорее как «х-о-р-о-ш-о», и затем:

— Сейчас идет война, и Министерство военной промышленности запретило строить новые здания. Нам нужно разузнать об обязательных постановлениях.

Пока продолжались сахарные работы, часть семьи работала с сахаром, в то время, как остальные учились работать ломами, добивая стены, отрывая доски. Под слоями обоев мы обнаружили газету 1832 года. Гвозди были самодельными, доски очень широкими, брусы срублены вручную. Мы старались сохранить столько еще хорошего старого материала, сколько было возможно, чтобы использовать его при строительстве нового дома. Альфред разузнал, что постановления, касавшиеся строительства во время войны, разрешали делать пристройки к уже имевшемуся дому, и это вполне подходило к нашему случаю, если бы кто-нибудь решился назвать оставшуюся пристройку домом. В ней была кухня с сараем для дров, расположенным позади, вниз по ступенькам, и две комнаты наверху. Одну из них занимал отец Вазнер, другую — мы с Георгом и Иоганнесом. Эти комнаты не отапливались. Когда снаружи бушевали снежные бури, на полу образовывались изящные маленькие пирамидки, так как крыша текла. Позже, когда погода стала теплее и начали моросить дожди, в каждой комнате нам понадобились зонтик и несколько ведер. Впрочем, это было после сахарного сезона, и ведер в нашем распоряжении оказалось предостаточно.

Нам пришлось сделать заявление, и Министерство военной промышленности отправило комиссию, чтобы исследовать необходимость проектируемой конструкции. Все, что нам нужно было сделать, — это все им показать. Во-первых, маленькую кухню, служившую также столовой и общей комнатой для двенадцати человек. Затем две оставшиеся спальни. Потом общая спальня для всех девочек, которая располагалась над конюшней, на сеновале. И наконец, приспособление под конюшней, которое служило единственной заменой ванны на милю вокруг, которая вместе с оставшейся частью дома рухнула в подвал. Джентльмены всем сердцем согласились с тем, что необходимость нового здания была настоятельной, и наше прошение было удовлетворено.

Когда сахарный сезон закончился, мы с гордостью насчитали 363 галлона. Так как развалины уже убрали, было необходимо перенести их в коровник. Агата сумела найти время в домашней работе, чтобы сделать прелестную гравюру на дереве для этикетки, гласившей: «Чистейший вермонтский кленовый сироп с фермы семьи Трапп». На нас произвело глубокое впечатление, когда мы читали это в первый раз.

Теперь ведра уже можно было вытереть и сложить до следующего года. Испаритель перевернули вверх дном, дымовую трубу внутри дома расконсервировали, сахарный завод закрыли после последней «вечеринки закрытия сахарного сезона» вместе с Теофилом и его семьей. В полдень этого же дня Теофил принес нам грустные новости, что он купил свою собственную ферму и собирался оставить нас, но рекомендовал передать место его брату. Мы были рады, что Теофил нашел место, которое ему нравилось, но было грустно расставаться с ним. Спустя несколько дней появился Овила с семьей из семерых детей, старшему из которых было одиннадцать.

Это произошло в воскресенье, в полдень, и вся семья отправилась вниз, на нижнюю ферму, помочь въехать новоприбывшим. Я сидела на воздухе, наслаждаясь солнцем. Я намеревалась пойти вниз чуть позже. Почувствовав прохладу, я поднялась по ступенькам, чтобы накинуть жакет. Проходя через кухню, я услышала шаги на лестнице. Я точно знала, что все наши ушли. Кто бы это мог быть? Он поднялся по ступенькам, и я не поверила глазам, когда вперевалку вошел ужасный большой скунс. Я достаточно слышала о скунсах, и это заставило меня осторожно отступить. Он медленно прошелся по кухне, но — о, ужас! — не вышел в широко открытую дверь, а обосновался под холодильником. Я побежала на ферму рассказать все остальным, и когда позже мы все вернулись домой, из-под холодильника торчал черно-белый хвост. Мы все ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не испугать опасного гостя.

Ему явно понравилось там, и несколько дней он появлялся и вновь уходил, так что в конце концов стал таким ручным, что пил из кружки молоко и искал еду в нашем ведре с кухонными отбросами. Однажды он вернулся вместе со своей семьей. Так как холодильник был недостаточно большим, они обосновались под домом. Но мы не могли вечно ходить на цыпочках и говорить шепотом, и однажды что-то упало на пол, который был крышей семьи скунсов. Тогда скунс-мать подала сигнал к обороне: «Огонь!», и мы единодушно ругали того, кто уронил эту вилку, или что там это было.

В Вермонт пришла настоящая весна. Растаял последний снег, и после нескольких дней теплого дождя и еще нескольких с жарким солнцем все вокруг изменилось в течение одной недели. Новый зеленый ковер укрыл все, зеленый всех оттенков — от нежного зеленовато-желтого цвета молодой листвы до более сильного зеленого цвета травы на склонах и темных пятен сосен и елей. Воздух был полон новых мелодий, которых мы никогда не слышали раньше. Каждый день приносил волнующие открытия. Все было новым для нас, новым и волнующим.

В пригороде весна приручена и хорошо ухожена, как и все в хорошо содержащемся пригороде. Но весна в сельской местности в ее первозданной красоте — это что-то захватывающее! Какое богатство, какая щедрость природы! Сколько всего: цветов, бутонов на деревьях, воды, неисчислимыми струйками стекающей с холмов и образующей ручейки, с веселым журчанием бегущие по долинам, солнечного света, падающего в печальные, темные ущелья с безоблачного неба. Вы чувствуете что-то от этого первоначального возбуждения и в себе самом. Ваша грудь вздымается, и сердце тоже. Вы полны новых планов, новой жизни, сердце хочет любить всех и вся с новым рвением. Наши жилища предоставляли нам массу возможностей жизни на открытом воздухе, и поэтому мы очень радовались первой весне на нашем холме. Каждое утро, когда мы видели солнце, поднимающимся над горой Элмор, заливающее наш холм ярким светом, в то время как нижние долины еще были покрыты плотным белым туманом, и каждым вечером, когда оно садилось за перевалом Небраска, наши сердца наполнялись ликованием и благодарностью, что мы купили это место, этот холм, этот вид.

Все, что нам не хватало для полного счастья, — подходящего места для богослужения. Церкви не упоминались среди необходимых зданий, поэтому мы не могли и думать о том, чтобы построить ее сейчас. Но рядом со старой конюшней была самая новая из всех наших построек — курятник, незаселенный. После многочисленных оттираний и отмываний он выглядел довольно чисто, а стены мы покрыли широкими занавесками. Георг сделал алтарь, Мария — молельню. Вдоль стен мы поставили две скамейки, на пол постелили ковры, а потом обратились к нашему епископу за разрешением сохранить за собой Благословенную Евхаристию. Разрешение было дано, и с радостью и триумфом на нашем холме был отпразднован праздник тела Христова. Епископ любезно предоставил ризы и дароносицу для этого нашего начинания. Из Вашингтона приехали два наших друга-священника, чтобы помочь нам отпраздновать это великое событие. Впервые с момента сотворения мира Благословенный Символ был вознесен на этот холм. Когда отец Вазнер поднял дароносицу для Благословения, он показал Господу этот уголок Вермонта, и как в самые первые дни создания мира: «И увидел Бог, что это хорошо».