Я была так счастлива и благодарна после всех этих месяцев неопределенности снова найти себе пристанище, что когда подошел мой черед и чиновник Иммиграционной службы задал мне неизбежный вопрос: «Сколько времени вы намерены провести в Америке?» я не ответила так, как предполагала: «Шесть месяцев, сэр, как указано в моей визе», а просто выпалила:

— Ах, я так рада оказаться здесь — я хотела бы никогда больше не уезжать!

Все их отношение изменилось. Членов семьи Трапп оставили самыми последними и спрашивали, спрашивали и снова спрашивали. Но ничего из того, что мы говорили, не могло рассеять того опасного впечатления, которое произвела моя неблагоразумная вспышка: эти люди не хотели уезжать.

Все уже ушли. Мы остались единственными пассажирами на борту. Высокий полисмен прохаживался и смотрел за нами, и все, что мы могли делать в остаток дня — играть друг с другом в карты и любоваться замечательным Бруклином. Мы еще не поняли почему, но были лишены свободы действий, и Гедвига в конце концов получила необычное известие: завтра нас должны были забрать на Остров Слез.

Пришел большой катер, и наш полисмен забрал нас на остров с большим зданием тюрьмы, где тщательно исследовались сомнительные люди из зарубежных стран. Счастливчик Руперт отправился в отель «Веллингтон» и оттуда стал пытаться вызволить свою семью из тюремного заключения, потому что это было именно заключение. Когда огромная дверь закрылась за нами, — дверь, которая не имела ручки на внутренней стороне, — нас провели в зал, такой же большой, как главный зал ожидания на Центральном вокзале.

Был один из тех замечательных жарких октябрьских дней. Бабье лето. Но в традициях, бытовавших на Острове Слез, было то, что с 1 октября должно включаться центральное отопление. Окна, высоко расположенные и закрытые решетками, не открывались, и температура была около восьмидесяти градусов.

— Можно мне с малышами выйти на свежий воздух? — подошла я к надзирателю.

— Каждый день после обеда, на полчаса, — был ответ.

Мы все еще не понимали, почему оказались здесь. Несколько чиновников на корабле сказали нам, что наши бумаги не совсем в порядке, и лишь простая формальность, что нас забрали в это место. Мы не могли припомнить, чтобы делали что-то дурное. Это какое-то недоразумение, в полдень должен был прийти Руперт и забрать нас отсюда. Поэтому мы попытались расположиться на двух широких скамьях, повернутых друг к другу. При помощи чемоданов мы настлали пол в углу, и, поскольку делать больше было абсолютно нечего, стали петь. Репетиция никогда не помешает. Скоро люди собрались вокруг нас, и казалось, что их напряженные лица стали выглядеть менее обеспокоенно, после того как они в течение часа слушали нас. Потом мы разговорились. Здесь были испанцы, евреи, греки и большая группа китайцев. Мы узнали, что китайцы томились здесь уже восемь месяцев. Большинство людей находились здесь недели. Господи, — ведь наш первый концерт предполагался на пятнадцатое! Дама из Польши сказала:

— По крайней мере ни за что не надо платить. Все оплачивает государство. Если Америка не пускает вас на свою территорию, корабельная линия, по которой вы прибыли, обязана забрать вас обратно тем же классом, за свой собственный счет, в порт, откуда вы приплыли. Вам это не будет стоить ни цента.

Какое ужасное утешение! Это означало еще один рейс третьим классом на «Бергенсфьорд» до Осло!

— А если эта европейская страна откажется принять вас, что тогда? — спросил Вернер.

— Ну, — весело ответила дама, — тогда вы должны остаться на корабле. Одна итальянская семья в одиннадцатый раз путешествует через океан между Гавром и Нью-Йорком. И им это не стоит ни цента.

Ничего себе, перспектива!

Пришла надзирательница, тучная женщина с грязными волосами и суровым взглядом, и вручила каждому из нас по клочку бумаги, на котором по-немецки было написано:

«Информация: Вас попросили прибыть на Остров Слез в связи с некоторыми сомнениями, касающимися Вашего паспорта. Вы будете направлены на специальное слушание вашего дела, как только это будет возможно, и сможете защищать его. Если вы не говорите по-английски, Вам будет предоставлен переводчик. Нет причин волноваться. С вами будут обходиться очень вежливо». Далее прописными буквами было написано: «НЕ ГОВОРИТЕ О ВАШИХ ЗАНЯТИЯХ С ДРУГИМИ ЗАКЛЮЧЕННЫМИ». И в конце было добавлено: «Пожалуйста, будьте терпеливы. Мы не хотим держать вас ни мгновения дольше, чем безусловно должны».

Наступило время обеда. Нас построили по два и повели через дверь, которая открывалась снаружи специальным ключом. Когда мы проходили мимо, тучная женщина хлопала каждого из нас по плечу, считая. Георгу это особенно не понравилось.

На длинных столах еда была подана в оловянных тарелках, все в одной тарелке.

После обеда нас опять, по двое, повели во двор. Он был огорожен высокой проволочной оградой, и мы увидели, что сквозь решетки совсем близко нас приветствует Статуя Свободы! Полчаса были очень короткими. Просвистел свисток, и нам пришлось уйти обратно внутрь.

Наконец появился Руперт, он выглядел не слишком весело.

— Мама заявила, что хочет остаться в этой стране. Это поставило всех под подозрение, и власти не хотят пропускать вас. Вот что говорит мистер Вагнер.

Скоро Руперту пришлось уйти. Час посещений окончился. Мы попросили его позвонить разным друзьям, чтобы они помогли нам выбраться.

Иоганнес начал ходить, когда мы были одни на «Бергенсфьорде», в тот злополучный день. Теперь он практиковался в ходьбе дни напролет. Ему не исполнилось еще и восьми месяцев, но он был очень силен. Долгие часы проходили в пении и игре с Иоганнесом. На ужин нас снова ввели в дверь, а потом нам пришлось взять весь свой багаж и подняться по ступенькам в большую общую спальню. Окна были маленькими щелями в верхней части стены, на внутренней стороне двери и здесь отсутствовала ручка. На всю ночь были оставлены яркие огни, делавшие сон весьма проблематичным, дверь часто открывалась и появлялась надзирательница, пересчитывавшая нас. Каждый раз Иоганнес просыпался и горько плакал.

На следующее утро мы поднялись в шесть часов. Газеты прослышали о семье Трапп на Острове Слез и послали репортеров и фотографов. Время от времени входил полисмен и называл имя, имя счастливчика, который должен был идти на рассмотрение своего дела. К полудню Руперт сообщил, что звонил мистеру Дринкеру, который обещал сделать все, что в его силах. Как быстро здесь привыкаешь ко всему: ходить парами, есть из оловянных тарелок, быть пересчитанным бессчетное количество раз днем и ночью, к окнам под самым потолком и дверям без ручек. Отец Вазнер мог проводить мессу каждое утро, но посещать ее было разрешено лишь нам, и больше никому.

Мистер Кинг, босс Острова Слез, пришел нанести нам визит. Он был особенно любезен и сообщил, что даже Тосканини был здесь недолго, и много других известных артистов, и мы не должны беспокоиться. В полдень пришла Элизабет, жена Карлтона Смита, с большой корзиной свежих фруктов и газет с нашей фотографией: семья Трапп играет на рекордерах в тюрьме. Хорошенькая реклама! Элизабет уверила нас, что наши друзья настойчиво пытаются вызволить нас.

Теперь мы пели много, потому что люди были счастливы от этого. Это отвлекало их встревоженные мысли от их личных проблем. Мы становились весьма популярны на Острове Слез.

На четвертый день мы по-прежнему оставались там, с каждодневным распорядком во время дневных репетиций, упражнений на рекордере. Отец Вазнер работал над новой композицией. Мы писали письма в Швецию, письма благодарности. Мы спокойно ожидали слушания нашего дела. Нам со всех сторон говорили, что это была простая формальность, — нам просто нужно дождаться своей очереди. Предельно приятное письмо мистера Дринкера в значительной степени помогло нам ободриться. В полдень дверь снова распахнулась, и на этот раз были названы наши имена. Полисмен провел нас в зал суда. Там мы дали торжественную клятву говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и тогда начался длинный допрос. Нас (и особенно меня) допрашивали два с половиной часа. Зачем мы приехали? Чем мы намерены заниматься? Где собираемся жить? На каком корабле думаем отплыть обратно? Мы не знаем? Есть ли у нас обратные билеты? Намерены ли мы вообще уезжать? И так далее. И после того, как мы сказали правду, только правду, и ничего, кроме правды, судья заявил, что не верит нам, после чего нас отпустили.