Однажды, когда гости уже уехали, и дети играли на лугу, Гедвига возмущенно сказала:

— Мама, ты уже в третий раз не играешь с нами в волейбол. Это нехорошо. Иди сюда: вот мяч.

Я собрала их вместе и, сидя перед стоявшим в парке бревенчатым домиком, сказала, что вскоре после Рождества Бог пошлет им маленького братика или сестричку.

— Ах, мама, пусть это будет мальчик, — вздохнул Вернер. — Ведь у нас уже пять девочек.

А Мартина сказала:

— Если это будет только после Рождества, откуда ты сейчас об этом знаешь?

И я им все рассказала.

Это был один из тех редких часов, когда кажется, что Небеса соприкасаются с землей, и крепкая нить взаимопонимания пролегает между сердцами.

Снова наступил предрождественский месяц, самый прекрасный из всех: теперь наша жизнь была наполнена ожиданием. Когда наступили длинные вечера, и мы все опять стали собираться вокруг камина, это была та же самая обстановка, которую можно охарактеризовать этим непереводимым словом gemütlich [9]. Впрочем, было теперь и что-то новое, что можно было почувствовать, но выразить словами — вряд ли. Это настроение радостного ожидания охватило всю семью. Спицы в молодых энергичных руках вязали теперь не длинные мужские носки, а симпатичные свитерочки и чепцы, костюмчики и штанишки, разумеется, голубого цвета, потому что «у нас уже было пять девочек». Георг и мальчики шумно работали над прекрасной маленькой колыбелькой. Когда я читала вслух место из сказки, где говорилось: «Через год молодая королева родила маленького сына, и с тех пор жили они счастливо», Мартина смотрела на своих игрушечных карликов и серьезно кивала головой.

Рождественская история о Пресвятой Мадонне и ее Божественном Дитя расцветает заново в твоем сердце, когда ты проходишь через великое таинство становления матерью, носительницей жизни.

После Рождества я позвонила фрау Вогл, чтобы вместе с ней сделать кое-какие приготовления. Это была моложавая вдова врача, и ее рекомендовали мне как лучшую акушерку в городе. Мы вместе с ней сделали кое-какие подсчеты и решили, что ребенка надо ждать к середине февраля.

— У вас все приготовлено для ребенка? — спросила меня фрау Вогл.

— Не знаю, — ответила я несколько обеспокоенная. — Я скажу вам что у меня есть: десять дюжин пеленок, три дюжины распашонок первого размера, три дюжины второго, шесть дюжин ползунков, шестнадцать курточек, колыбелька, кроватка, корзинка и коляска.

— Ради Бога, остановитесь! — воскликнула фрау Вогл. — Разве вы ожидаете тройню?

Очень немногие из этих вещей мы приобрели заново. Большая часть осталась от старших детей. Я только достала их с чердака, выстирала, погладила и сложила вместе.

В середине февраля фрау Вогл переехала к нам, а еще через пару дней стало ясно: началось.

Как никому не пришло в голову держать в курсе моих дел врача эти девять месяцев, так никто даже и не подумал, что я должна принять хотя бы аспирин. Присутствие фрау Вогл внушало уверенность в счастливом исходе. Все было прекрасно, а боли при родах — дело обычное. Так было предопределено всемогущим Богом, когда Ева съела яблоко.

Георг ухаживал за мной, и это было необходимо. У него было гораздо больше опыта в этой области, чем у меня: он проходил через это уже семь раз. Он заверил меня, что я вовсе не умираю, что чем меньше я буду стонать сейчас, тем больше сил у меня останется потом, и что все это — только начало. Он сказал это так небрежно, что моя тревога прошла. Родовые схватки были для меня совершенно новым ощущением, даже отдаленно не напоминавшим мучение с больным зубом. Иногда казалось, что боли пронзают всю мою плоть, вплоть до костей. Они появлялись через равные промежутки времени, словно морские волны, набегающие на песчаный берег. Когда они утихали, я чувствовала себя совершенно нормально, прямо танцевать была готова, но моментально забывала об этом, когда все начиналось вновь.

— Это будет продолжаться дольше получаса? — прошептала я фрау Вогл, которая, кажется, не поняла или не расслышала моего вопроса, потому что ответила только:

— Дышите глубже.

Это было в полдень. Когда фрау Вогл пришла после завтрака, равнодушное выражение ее лица вдруг изменилось. Она вся как-то сосредоточилась.

Через открытую дверь мне были слышны голоса детей. Они читали молитву по четкам. После каждой декады они тихо пели, причем только на два голоса, так как тенора и баса у них не было. Мне это казалось пением ангелов. В самом деле, как прекрасна эта молитва! Восемьсот лет она проносит тревоги и волнения, радость и счастье через руки Небесной Богоматери к трону Бога. Когда мы снова и снова повторяем: «Пресвятая Мария, Матерь божья, прошу тебя…», это подобно мольбам ребенка, страстно желающего чего-то всем сердцем: «Пожалуйста, мам, пожалуйста! О, мама, прошу тебя!»

Всем сердцем я молчаливо присоединилась к хору. Георг не покидал комнату в течение всех этих, казавшихся бесконечными, часов. Его сильная рука была подобна якорю, удерживавшему меня, когда приступы боли сотрясали маленькую шлюпку хрупкого человеческого тела.

В первое время моей беременности мы много говорили о ребенке, пытаясь представить, каким он будет. Это, конечно, должен быть мальчик — светловолосый, голубоглазый, высокий и стройный. Георг хотел, чтобы он походил на мать, тогда как мне хотелось, чтобы у него была внешность мужа. Однако, чем меньше оставалось времени до родов, тем меньше мы переживали на этот счет. Пусть только у него будут прямые руки и ноги, а цвет глаз и волос не так уж важен. Нам даже было все равно, будет ли это мальчик или девочка. Все, чего мы желали, сосредоточилось теперь лишь в одном, самом необходимом:

— Помоги, Господи, помоги, чтобы дитя твое родилось здоровым душой и телом.

Когда тишину нарушил пронзительный детский крик, я услышала как дети вскочили со своих мест и с ликованием разразились благодарственным гимном старины Баха: «Мы благодарим Бога», пока Георг, склонившись надо мной, покрывал поцелуями мой лоб. Потом он подошел к фрау Вогл и взглянул на свою шестую дочь.

— Выглядит как любой новорожденный, — сказал он тоном человека, прекрасно знающего, что говорит, — как маленькая обезьянка.

Все закончилось. Несмотря на мой слабый протест Георг вышел из комнаты, чтобы обрадовать детей. Заметил ли он слезы, заливавшие глаза молодой матери? Скоро он вернулся и серьезно прошептал:

— Маленькая обезьянка — прелестное, милое создание, и я совсем не хочу, чтобы она была похожа на кого-то еще!

Что я могла сделать, кроме того, чтобы засмеяться сквозь слезы? Потом Георг оставил меня в опытных руках фрау Вогл. Позже, после того, как дети пришли на цыпочках, чтобы полюбоваться на маленькую крошку и поцеловать меня на ночь, я вдруг почувствовала себя ужасно утомленной. Едва произнеся первые слова вечерней молитвы: «Благодарю тебя, Господи, за милость твою, за дары твои», я заснула. Последней моей мыслью было:

— Это было замечательно!

Это было зимой 1929 года, такой холодной, какую не могли помнить даже самые старые из стариков. Температура колебалась между сорока пятью и пятидесятые градусами ниже нуля. А так как наши церкви не отапливались, мы попросили моего хорошего друга по Ноннбергу прийти к нам и окрестить ребенка здесь. Руперт и Агата были крестным отцом и крестной матерью, как они сами страстно того пожелали, и девочке дали имя Розмари.

Глава VIII

ДЯДЯ ПЕТЕР И ЕГО СПРАВОЧНИК

Дальний родственник моего мужа, Петер, тоже приезжал в Зальцбург на фестивали прошедшим летом. Вместе с женой и шестью детьми он останавливался в маленькой симпатичной гостинице на полпути к Гэйсбергу, и было это в самом конце сезона, когда мы с ним познакомились. Обе семьи оказались очень похожи друг на друга. Их дети в том же возрасте, что и наши, да и у нас оказалось много общих интересов в музыке и искусстве.

Петер был майором германской имперской армии. Он был приятным человеком с таким же большим сердцем, как и он сам, поэтому с ним было очень легко. Впрочем, когда речь заходила о долге, это был человек из стали и железа, а так как все в его жизни делилось на долг перед Богом, долг перед беднягой человеком и долг перед самим собой, то долгов вокруг у него было достаточно.