* * *
Походкой трудной и несмелой
Хромой выходит на каток,
В колючих пальцах скомкан белый
Хрустящий носовой платок.
Он странных лиц не замечает,
Он тайным смехом не смущен, —
На мой насмешливый поклон
Кивком небрежным отвечает.
И вот — подняв сухие веки,
Внимательно глядит туда,
Где зачинает танец некий
Полукрылатая орда.
И напряженно ждет чего-то
В скользящем мареве катка, —
Необычайного прыжка
Или паденья, или взлета.
* * *
Такая правда не терзает,
Но сушит душу и гнетет,
Такое чувство не цветет,
Но ползает иль оползает.
О поздняя любовь моя,
Мое крылатое паденье, —
Какое в сердце пробужденье,
Какая в помыслах змея!
Пусть нет ей пищи — и не надо, —
Она от голода страшней;
Чем голодней, тем больше в ней
Змеиной лютости и яда.
* * *
Шуршит, ползет, неуловимым телом
В пустой траве струится, как вода, —
На влажном брюхе, синевато-белом,
Лазурь небес блистает иногда.
Свилась в кольцо, распрямилась, пылится
Заросшая бурьяном колея —
Так в ревности высокой шевелится
Моей любви несытая змея.
* * *
О родине последние слова,
О той стране, где молоды мы были, —
Послушай, друг, мы, кажется, забыли,
Как шелестит днепровская трава.
Что наших чувств и наших слез уроки?
И научились ли мы в горестях чему?
Отбыты все условия и сроки,
Но сердце вновь стремится к одному.
Степной курган и птица на кургане,
Татарские седые времена, —
Как жаждет нас степная целина
В лазоревом своем сокрыть тумане!
За грудью грудь, или зерно к зерну,
Не поглотить, но воспринять любовно,
Всю плоть в себя вместить единокровно,
В беззвездную живую глубину.
Чем старше мы, бездомней и всесветней,
Чем больше знаем о добре и зле,
Тем сладостней отдать одной земле
Сердечный жар и холод многолетний.
* * *
Противоречий не ищи
В душе моей, их слишком много, —
Но всем речам — одна дорога, —
Прислушайся и замолчи.
Душа томится в муке тайной,
Трепещет жилка на виске, —
Ночь пахнет степью и Украйной
В пустом парижском кабаке.
В час расставанья и печали
Мы оба сердцем расцвели, —
Как долго счастьем мы скучали,
Как счастливы мы быть могли —
* * *
Впервые я узнал желанье,
Любовь и тела и души,
Тебя как агнца на закланье
Веду в полуночной тиши.
Впервые встала предо мною
Ты после стольких, стольких дней
Сестрой, любовницей, женою
И музой чистою моей.
Молюсь и припадаю к чуду, —
Благослови тебя Господь.
Так — с духом дух и с плотью плоть
Прощаю всё, но не забуду.
* * *
Ты нежности просила у меня —
И нежен я, как ты хотела,
Во мраке ночи и при свете дня
Слова любви шепчу несмело.
Красавиц дерзких слушать не хочу,
Беседу полюбил иную,
У ног твоих признательно молчу,
Не упрекаю, не ревную.
И нет во мне задора прежних дней,
Ни гордости былой, ни злобы, —
Что ж стала ты смиренней и грустней,
Как будто мы несчастны оба?
* * *
Я освещен закатом бурным,
Увенчан шапкой снеговой,
Я взор полусокрытый свой
Скрестил во льдах с лучом лазурным.
Ничто, ничто моей мечте
Теперь противиться не смеет,
Лишь захочу — и вихрь взвеет
В неизмеримой высоте.
Мое паденье здесь нарушит
Движенье медленных снегов,
Оно засыплет и задушит
Огни вечерние лугов.
И сердце, верное когда-то,
Развеется в звенящий прах,
И эхо грозное в горах
Играть им будет до заката.
Но белой смерти не пошлю
Предателям с моей вершины, —
Я умер сам во мгле долины, —
Не ненавижу, не люблю.
Одно отчаянье возносит
Меня к мерцающим звездам,
Но ничего, ни здесь ни там,
Душа не хочет и не просит.