СЕНОВАЛ
Ночью прошлой спал — не спал я
На душистом сеновале, —
Не во сне ли целовал я,
Не во сне ль меня ласкали?
Я не знаю, мне казалось,
Что плечо во тьме белело,
Что томилось, отбивалось
И горело чье-то тело.
Мне привиделось — приснилось
На душистом свежем сене —
Чье-то сердце рядом билось
И упрямились колени.
Мне привиделось, что рядом
Кто-то плакал и смеялся,
И изорванным нарядом,
И руками закрывался.
А потом, изнемогая,
На груди моей могучей,
Трепетала грудь другая
Всё доверчивей и жгучей.
И сегодня, как с похмелья,
Я качаюсь, будто пьяный;
Вспоминаю запах зелья,
Блеск очей да рот румяный.
ПОХМЕЛЬЕ
Повернулся и сел в постели;
На часах — непривычно рано;
В коридоре шаг скрипели:
— «Скоро ль выспится там обезьяна?»
Встал. Накинул пальто небрежно,
Дотащился к окну спросонок…
Был сентябрь голубой и нежный,
Как пятилетний ребенок.
Чуть погладил виски и щеки
И шепнул, на морщины глядя:
— «Всё-то пьешь, пропиваешь сроки, —
Право, бросил бы лучше, дядя?»
Хорошо головой с похмелья
Прислониться к холодной раме…
Пахнул двор золотистой прелью,
И хотелось, как в детстве, к маме.
Легкость, легкость и кротость божья!
Так нетрудно любить и верить,
И гореть покаянной ложью,
И прощенных обид не мерить.
СТИХИ
I
Я себя не жалею давно,
И тебя пожалеть неохота —
Вон горит золотое руно
На картонном щите дон Кихота.
Златорунная шерсть холодна,
Ненадежны картонные латы, —
Хорошо на скале чугуна
Вырезать исступленные даты.
Проводить по глубокой резьбе
Тепловатой рукой без обиды,
Вспоминая о мифах Колхиды,
О щите, о руне, о тебе —
II
Давно моей бессоннице знаком
Печальный стыд ненужного рассвета —
В подвале сторож прогремел замком,
В воображеньи — выстрел пистолета.
— Быть иль не быть? — Мучительный вопрос
Я про себя решу, быть может, вскоре;
Уж оснастил неведомый матрос
Ладью мою в беззвездном Эльсиноре.
Уже бежит пустынная волна
В иную ночь предвестницей решенья,
И древняя Ирония — луна —
Встает обломком кораблекрушенья.
ИЗМЕНА
Вот комната моя. Она низка,
В ней громкий звук до шепота придавлен;
От стертых ковриков до потолка
Здесь каждый дюйм растоптан и отравлен.
Тебя томят жестокой наготой
До желтизны прокуренные стены?
О, этот воздух, ветхий и густой,
Почти готов слепиться в плоть Измены.
Уже всплывают пыльные зрачки,
Мохнатой бабочкой висят на шторах,
И маятника легкие щелчки —
Как бег убийцы в дальних коридорах.
Зачем в графине вспыхнул и потух
Багровый свет? Откуда эти блики?
Измена рядом, — напряженный слух
За тишиной угадывает крики.
Она вбежит, любовь моя, крича, —
И упаду, весь пол зальется кровью —
Из глаз твоих две змейки, два луча,
Сбегут ко мне, от шторы к изголовью.
* * *
Я не ищу с врагами примиренья
И близости с друзьями не бегу,
Но ни любви, ни злобы, ни презренья
Не подарю ни другу, ни врагу.
Да, сердце знает страсти и движенья,
Тайник души прохладен, но не пуст,
И часто томный жар изнеможенья
Касается моих дрожащих уст.
Но и сраженный не ищу союза
С другой душой, желанья одолев —
Пою один, и чутко вторит Муза
Мой одинокий сумрачный напев.
БЕГСТВО
Я разгадал несложный твой обман,
Не опускай прищуренного взора, —
Ты только тень, веселый дон-Жуан,
Кочующая греза Командора.
Пускай вдова склоняется нежней,
Пусть предается полуночной чаре, —
Могильный камень бредит перед ней,
Перебирая струны на гитаре.
1
Нет, не догнать последнего трамвая.
В асфальт неспешно втаптывая злость,
Кварталов шесть прошел пешком, зевая,
В седьмом — швырнул обломанную трость.
Иль в поздний час мы над собой не властны?
Какие грузы вызрели в душе!
Вон женщина безмолвно и бесстрастно
Пересекла пустынное шоссе.
Лицо в тени, — но легкий шаг так странен,
Но узкий след мучительно знаком —
О, ты ли, ты ль скользнула, донна Анна,
Постукивая четким каблуком?
Быть может, бред, но помню ночь иную, —
Все шорохи сливались в тяжкий звон, —
И он пришел, терзаясь и ревнуя,
Гранитный муж, ответить на поклон.
Остановись! На площади безлюдной,
На перекрестке, — бездыханный труп —
Я вспоминал мучительно и трудно
Огонь твоих, о, донна Анна, губ.
Твой слабый крик, и глаз тревожный пламень,
И теплый мрак кладбищенских садов, —
Я звал тебя, но грудь давили камни,
Развалины погибших городов.
Века, гранит и мертвые колени,
Как две горы, вросли в мою гортань, —
Мне памятник сказал сегодня: — встань
И будь моей запечатленной тенью.