– Прекрасно, что вы приехали, – сказала Тереза и повела двух коренастых женщин, представившихся как Эмилия и Раффаэла, в дом.

Энцо сидел в гостиной у холодного камина и едва заметно дрожал.

Эмилия с трудом стянула стеганую темно-синюю куртку-анорак, которая не только придавала ей на вид лишних килограммов двадцать, но и была слишком теплой для температуры плюс двенадцать, как было сейчас на улице, вытащила из сумки белый халат и надела его.

Раффаэла села рядом с Энцо, скрестила руки на груди и так застыла.

– Ну, – пропела Эмилия, постучала кулаком по столу, посмотрела Энцо в лицо и широко улыбнулась. – Так как у нас дела?

– Bene [112]. – Голос Энцо был мягким и теплым.

Тереза уселась возле окна на табурет и притихла, надеясь, что ее не удалят из комнаты и она не пропустит ни слова из разговора. Она даже дышать старалась так, чтобы не было слышно.

– Это меня радует. – Эмилия кашлянула. – Что вы делали сегодня утром, Энцо?

– Я – мальчик из Умбрии. Я доил овец и пил их молоко. Теплое и свежее. С хлебом и кофе.

– Прекрасно! – Эмилия скупо улыбнулась. – Вы были один? Или завтракали вместе с женой Терезой?

– Я всегда один.

Эмилия сделала себе какие-то заметки.

– Что вы больше всего любите есть?

– Овечий сыр с луком и чесноком. С зелеными оливками и ветчиной, хорошо прокопченной. Или новорожденного ягненка. Если из него выпустить кровь и зажарить до розового цвета.

Эмилия сглотнула слюну.

– У вас есть сыновья или дочери, Энцо?

– Мои овцы – это мои дети, – сказал Энцо и усмехнулся. Раффаэла опустила руки, выпрямилась и пошевелила пальцами.

– Я сейчас назову вам три слова, Энцо, – сказала она подчеркнуто медленно. – И хочу, чтобы вы их запомнили. Договорились?

Энцо кивнул.

– Pasta – сапе – letto, Энцо. Лапша – собака ~– постель. Вы меня поняли?

Энцо кивнул.

– Вы можете повторить эти слова?

– Pasta – сапе – letto. Я устал. Я хочу сейчас поспать. В Умбрии заходит солнце, пора.

– Еще минутку.

Раффаэла встала и о чем-то пошепталась с Эмилией. У Терезы сложилось впечатление, что из них двоих Раффаэла была более компетентной.

Энцо широко зевнул.

– Ты хочешь кофе, amore? – тихо спросила Тереза. Потом встала и погладила Энцо по голове. – Ты ошибаешься, сейчас не вечер, а утро. Половина десятого утра.

Он не ответил, только зевнул еще сильнее и продолжительнее.

– Мы должны задать вам пару вопросов, Энцо, – сказала Эмилия и встала. – Когда вы родились?

– В ураган в зимнюю ночь в горах Умбрии. Моя мать была слабой, но я пил молоко из вымени ослицы, пока ветер не переменился и мы не смогли вернуться домой.

– Когда это было?

– Очень давно. Когда овцы еще были жирными, а на полях было зерно.

Тереза застонала и покачала головой, но Эмилия и Раффаэла не обратили на нее внимания.

– Какая у вас профессия, Энцо?

– Я – мальчик из Умбрии. Я пасу овец и пью их молоко и кровь.

Тереза громко вздохнула.

– Сколько будет три умножить на четыре и умножить на два?

– Их были сотни. – Энцо тихо засмеялся. – У них у всех были имена, и они приходили, когда я звал их.

– Повторите те три слова, которые я сказала вам несколько минут назад, Энцо.

– Pesto – pane – petto. Соус – хлеб – грудь.

Тереза в ужасе отвернулась, открыла окно и принялась обмахиваться.

– Достаточно, – сказала Раффаэла.

Эмилия кивнула, открыла черную папку и принялась заполнять какие-то формуляры. Энцо смотрел то на одну, то на другую и удивлялся, что в комнате стало так тихо и ему перестали задавать вопросы. Поэтому он начал рассказывать. Он говорил тихо, и этот рассказ звучал, словно мелодекламация.

– Нет ничего прекраснее ночного костра. Костра, который горит над горами, словно маяк над морем. Овец режут, снимают с них шкуру, а мясо коптят на огне. Пастухи поют. Смотрят на жар костра и поют, пока мясо не станет мягким и хрустящим. Красно-коричневым, с запахом розмарина, шалфея и пролитой крови. Но ягнята кричат, когда жарят их матерей…

– Хватит, Энцо, – прошипела Тереза, – замолкни!

– Я – мальчик из Умбрии… – снова начал Энцо, но Эмилия перебила его, потому что формуляр уже был заполнен до конца.

– Вы должны расписаться здесь, Энцо, – сказала она, ласково улыбнулась, указала ему на нужное место и протянула карандаш. – Тогда мы на сегодня закончим, оставим вас в покое и не будем больше задавать вопросов.

Энцо кивнул, взял карандаш и написал «pastore», пастух, вместо своей фамилии.

Раффаэла и Эмилия встали почти одновременно.

– Идемте с нами, Энцо.

– А куда мы поедем?

– В Умбрию, – быстро сказала Тереза.

Приют в Ареццо, куда поместили Энцо, был забит больными в маниакально-депрессивном состоянии, дебилами, сумасшедшими, шизофрениками, психопатами и такими, как Энцо, которые уже не покидали мир своей мечты. Он жил в одной комнате с Луиджи – мужчиной, который целыми днями раскладывал карты и у которого начиналась истерика, если пиковый король и пиковая дама выпадали вместе, что случалось довольно часто. Тогда Энцо обнимал его, качал, как ребенка, и рассказывал про Умбрию, пока тот не успокаивался.

Хотя Луиджи был на два года старше Энцо, он часто называл его своим сыном, и Луиджи был счастлив. Когда Тереза приехала повидать Энцо, он сказал Луиджи:

– Сынок, разреши представить тебе мою мать Терезу.

И Луиджи, исполненный благоговения, низко ей поклонился. С тех пор Тереза больше не посещала мужа.

90

Таким решительным и окрыленным Донато Нери еще никогда не возвращался домой. Он поставил машину в Монтеварки на площади и какое-то время, погруженный в свои мысли, смотрел на детей, игравших на площадке. Она обычно представлялась ему унылой, но сегодня показалась солнечной и приветливой. В первый раз ему бросилось в глаза, как подросли деревья какая здесь высокая шведская стенка и как много скамеек.

Он медленно шел по направлению к Виа Рома. Ему хотелось насладиться столь редким состоянием абсолютной удовлетворенности и заодно присмотреть для Габриэллы небольшой подарок.

С бьющимся сердцем он купил ежедневную газету, хотя точно знал, что в ней еще ничего не могло быть написано: пресс-конференция закончилась всего лишь час назад. Но он все равно сделал это, потому что уже представлял, как его фотография будет красоваться на одной из первых страниц газеты, и хотел насладиться предвкушением этого.

На Виа Рома он здоровался с каждым, кто случайно смотрел в его сторону. «Скоро вы все будете знать меня! – думал он. – Скоро вы, увидев меня на улице, будете думать: вот комиссар, который расследовал эти ужасные преступления в лесу и нашел убийцу. И будете жалеть, что я покидаю этот город. И говорить: как печально, что лучшие люди оставляют нас и уезжают в Рим!»

Он выпил эспрессо на пьяцце, внимательно осмотрелся по сторонам, но никто не обращал на него внимания. Затем он купил пакет ricciarelli [113], любимого печенья Габриэллы, и дешевые ярко-красные четки в коробке с изображением Папы Римского, машущего рукой.

Кроме того, он выстоял очередь и купил ужасно дорогой альбом «Рим – вечный город» и написал на титульной странице: «…скоро снова будет нашей родиной, мое сокровище». Габриэлла просто с ума сойдет от радости!

Когда он появился, она сидела перед телевизором и ждала его с жареными сардинами и салатом ассорти.

– Пока еще ничего не было о пресс-конференции, – сказала она.

Нери только махнул рукой.

– Да это не столь важно, – небрежно ответил он и подал ей через стол подарок. – Для тебя, сага.

Габриэлла нетерпеливо разорвала бумагу и, увидев альбом и пошлые четки, бросилась ему на шею.

– О Нери, – нежно сказала она, – наконец-то, наконец-то, наконец-то свершилось! Наконец-то мы сможем уехать отсюда. Я по-настоящему горжусь тобой.