Очередь отбросила пулеметчика. Сделав два неверных шага, он выронил пулемет и мягко лег ничком на труп блондина. В мгновенной тишине Дато ясно расслышал шипение воздуха, выходившего из пробитых шин «Виллиса». Лихорадочно рыская глазами, заметил еще одного боевика, чье заросшее бородой лицо было искажено от неожиданности и ужаса. Магазин у Дато пустел, но ствол пулемета был направлен на бородатого, и тот мигом заполз под «Виллис», но тут же вскочил и бросился к «Ниве». Не меняя магазин (Дато понимал, что на это у него нет времени), он сорвал кольцо с третьей гранаты, однако, прежде чем бросить ее, как-то механически подивился, что боевик, находившийся на втором этаже, ни разу за все время не появился, хотя Дато и осознавал, правда, несколько отстраненно, что с начала стрельбы прошло не так много времени, как могло показаться. Швырнув гранату, Дато тут же вставил новый магазин и передернул затвор пулемета, досылая патрон. За это время бородатый проскочил мимо «Нивы». Он тоже видел Дато, видел, что тот вставляет новый магазин, но не успел выстрелить — взрыв гранаты бросил его на пол. Сознания он не потерял, но встать не мог — ноги не слушались. «Нива» осела на задние пробитые шины. На этот раз осколки задели Дато, и удар в голову на какое-то мгновение отключил его. Когда буквально через секунду он пришел в себя, почувствовав над правым ухом что-то теплое, то первое, во что вонзился его застывший от страха взгляд, была фигура лежавшего на полу бородача — тот был ранен, но твердой рукой держал его на мушке автомата. Опередить Дато уже не успевал.

Время остановилось, но не смерть была для Дато самым страшным и невыносимым в это нескончаемое мгновение, а ее бесконечное ожидание в остановившемся времени. Бородатый целился в грудь. Дато овладел такой страх, что пулемет в его руках мгновенно потяжелел — он едва удерживал его и даже не смог направить в сторону противника. Он ясно видел его глаза, расширенные болью и торжеством. Мгновения летели, и вдруг Дато увидел, как торжество в глазах боевика сменилось удивлением, и сразу же все понял: сменив пустой магазин, тот попросту забыл передернуть затвор, чтобы дослать патрон, а на это уже не оставалось времени.

— Ты мой! — завопил Дато и выпустил в него весь рожок. Секунду или две перед смертью бородатое лицо, обращенное к Дато, кривилось каким-то подобием усмешки; боевик уронил голову, и из его руки выкатилась граната.

Дато молниеносно развернулся и, не поднимась, на четвереньках бросился прочь. Он успел забежать за стену здания, когда граната бородатого разорвалась. Секунды две-три лежал, пытаясь отдышаться, затем с трудом встал на ноги. Израненные крошевом коленки страшно болели.

Насторожившись, попытался различить в ночной тиши рев танкового мотора, но ничего не услышал, кроме шума крови в ушах. Оперся рукой о стену и побрел к вестибюлю. Странно, но у него было предчувствие, что сейчас он увидит того, кто все это время скрывался на втором этаже. И он действительно его увидел, когда тот, одолев последнюю ступеньку, исчез за лестницей.

Дато провел рукой по ране. Коснулся кончиками пальцев, сперва осторожно, затем смелее. Боли не чувствовал. Рана была поверхностная, и кость скорее всего цела.

«Поживем еще. Похоже, что и коленные чашечки не разбиты, как показалось. Если сейчас уйду, то спасусь», — подумал он. «Все, ухожу!» — приказал себе. Пока пополнение, прибывшее вместе с танком, разобралось бы в произошедшем и они начали бы утюжить склоны окрестных холмов, он был бы в безопасности. Он и маршрут наметил заранее — в горы за старым танком. Это было наиболее удобное направление отхода: там пологий склон — в самый раз для его налитых неимоверной усталостью, израненных ног. Но тут он с удивлением понял, что уйти не может, что-то его удерживало, возможно, он хотел еще раз посмотреть на них. Вернее, посмотреть не на них, а на то, как он справился со своим делом. Это желание было настолько всепоглощающим, что перед ним меркла даже радость от того, что он остался жив.

Он двинулся очень медленно.

Женщина, перед тем как умереть, очевидно, в агонии проползла немного вперед к выходу из вестибюля. Она лежала прямо у дверного проема, со свисающей с цоколя головой, одна рука вытянута вперед, как будто она плыла. Увидев ее, он внезапно с какой-то особой остротой ощутил, что жив.

— Ублюдки! — сказал он и не узнал собственного голоса. Никаким усилием воли не мог укротить предательски шумевшую в ушах кровь: ощущение было такое, как будто в вестибюле все еще перекатывалось эхо от взрывов гранат. Из-за этого шума Дато почти ничего не мог расслышать. Он не давал разобраться, хотя бы приблизительно, как далеко находится танк. Хуже всего было то, что неожиданная глухота странным образом ослабляла его решимость.

— Эй, ублюдок! — крикнул он, пытаясь освободиться от наваждения. Но в севшем голосе прозвучала обреченность, и он это ясно почувствовал, скорее интуитивно, чем на слух. Это еще больше подорвало его решимость, и он был вынужден немного подождать, надеясь успокоиться.

— Ты под колпаком, мать твою… Так что выползай! — заорал он опять.

Со слухом стало получше, но это только больше напугало, так как рев танкового мотора послышался совсем близко. Он уже не мог бороться со своим страхом. Не волновало его и то, что тот, кто все это так ловко устроил, кто так соблазнительно усадил всех у огня — живые мишени на мушке, тот, кто подталкивал его, прямо-таки требовал — нажимай на спуск и не сомневайся, — он не только догадался, не только все понял, но видел воочию, как страх полностью овладел Дато.

— Напрасно ты ждешь танка. Мы его давно себе прибрали! — закричал он опять в сторону пустой лестницы, за которой он так явственно, почти зримо чувствовал присутствие противника, что ему даже показалось, он слышит его дыхание.

Он понимал, что на подъеме грохот танка не мог долетать напрямую до санатория, и поэтому опасался, что танк еще ближе, чем могло показаться по звуку.

— Ничего не получается, ребята, только впустую тратим время. Прикончим его, как собаку, и дело с концом! — сказал он с фальшивым спокойствием. Плохо сказал, очень плохо, неестественно. У Кобы это получилось бы гораздо лучше. Вот у кого был дар перевоплощения. — Считаю до трех и если не вылезешь, взлетишь на в воздух!

«Посчитаю до трех, — подумал он. — И уйду». Медленно отступил на два шага и… остановился. Сейчас тот, кто подвигнул его на все это, кто все это устроил, уже ничего не нашептывал, не подталкивал, и пальцем не шевелил, чтобы ему помочь — просто оставил один на один со смертью и с холодным любопытством наблюдал со стороны. Дато остановился, потому что знал — он не позволит себе уйти. Должен состояться последний, честный поединок, избежать которого Дато просто не мог. И не хотел.

— Послушай, еб твою мать… Или выходи, или скажи, что не выходишь — и начнем! — крикнул он опять. На этот раз голос прозвучал сравнительно спокойно, поскольку он не хотел, чтобы укрывающийся за лестницей впал в панику: по собственному опыту знал, что загнанные в угол и обезумевшие от страха в плен не сдаются — на это у них не хватает решимости. Демонстрируя свое спокойствие, он надеялся выманить противника из укрытия.

Всего лишь на миг его подвели нервы, когда вдруг неодолимо захотелось просто смыться отсюда. Но он взял себя в руки. Вернее, все произошло само собой, как будто страх и чудовищное нервное напряжение как по мановению руки снял тот, кто оставил его лицом к лицу с противником.

Дато опустошал магазин короткими очередями. Он стрелял в стену позади лестницы. У него было ощущение, будто и пули чуяли, что не причиняют вреда тому, кто укрылся за стеной, так нехотя они летели, так мягко врезались в щербатые пемзоблоки и, будто бы насмехаясь над ним, даже не рикошетили. Он расстрелял половину нового магазина, мгновенно поменял его на полный и его также расстрелял до половины, чтобы тот, кто сидел в укрытии за лестницей, подумал, что он опустошил весь магазин и пытается сменить его.