У худощавого боевика голова все время сваливалась набок. Пока Дато тащил его, шея выпрямлялась, но стоило остановиться, голова тут же сворачивалась на сторону. Труп словно подтрунивал над ним. Рот был раскрыт, глаза из-под полуприкрытых век будто молили о жалости, но в следующее мгновение голова опять сваливалась на сторону, придавая всему облику насмешливый и даже залихватский вид.

Худощавого он поволок другим путем, чтобы не вытаптывать траву в междурядьях. Подтащил к напарнику в «афганке» и уложил рядом. Закурил папиросу. Акакия по-прежнему не было видно. От нечего делать прошелся по междурядьям, поправляя ногами смятую траву и стараясь унять нервы. Вернее, он поправлял смятую траву, чтобы как-то успокоиться.

Вернулся к каменному забору и остановился в ожидании Акакия. Терпение его было на исходе, он с трудом сдерживал себя, чтобы не выстрелить и этим знаком поторопить Акакия. Наконец, тот появился, возникнув возле железного кузова грузовика, превращенного в свинарник. Бежал, волоча две лопаты и мотыгу. Время от времени замедлял шаг, чтобы перевести дух. Разок остановился. Опершись на лопату и уронив голову, схватился за бок, пытаясь унять колотившееся сердце. Автомат он забросил за спину и в своем допотопном пальто походил на революционера-большевика, соскочившего с экрана старого советского фильма. Перебрался через овраг, споткнулся, упал, но в тот же миг вскочил. Подобрал инвентарь и, увидев наконец Дато, виновато улыбнулся.

— Полдеревни обежал, пока нашел совковую, штыковой долго проколупаемся, — сказал Акакий, прерывисто дыша. — Когда нужно, не найдешь, а в другое время под ногами валяются.

— Где в этой чертовой ограде оставлен проход?! — раздраженно спросил Дато. — Коня-то как заводили, когда пахать нужно было?

— Проход есть со стороны спортплощадки, — ответил Акакий. — А пахали на тракторе…

— Я и не знал, что это твоя кукуруза… Неужели сам каменную ограду клал? — Дато иронически посмотрел на ухоженные руки Акакия.

— Ученики помогали, — засмущался Акакий.

— Земля ничего?

— Глубже, чем на метр не войдешь. Дальше скальный грунт…

— Может, ты не хочешь хоронить Кобу на своем поле?

— Какое это имеет значение? — ответил Акакий.

Дато быстро нашел место для могилы — там, где под кукурузой пореже рос сорняк, и штыковой лопатой наметил контур.

— Погоди! — сказал Акакий. — Дай сперва мне, а ты продолжишь. Надеюсь, до полудня они не покажутся…

— Кто-нибудь нас все-таки выдаст. Наверняка в деревне слышали стрельбу…

— Никто нас не выдаст! — ответил Акакий.

— Силой заставят!

Об этом, похоже, Акакий не подумал и растерянно замолчал.

— А, ладно! Чему быть, того не миновать! — сказал наконец. Контур могилы, намеченный Дато, Акакий основательно уменьшил и в длину, и в ширину. Три рослых кукурузных стебля, пришедшихся на середину контура, аккуратно вытащил вместе с корнями. — Потом снова посажу, — побежал, воодушевленный собственной находчивостью. Вытащенные с корнем стебли аккуратно положил в сторонке и только после этого снял пальто.

Дато подошел к телу боевика в «афганке», пошарил у него в карманах, вытащил пачку сигарет. К Акакию вернулся, попыхивая сигаретой, знаком велел передать ему лопату и продолжил начатую работу..

— Пойду, гляну еще раз, как у них дела, и сразу же вернусь, — сказал Акакий. Он смотрел на Дато, будто не веря своим глазам, так у того спорилось дело.

— Уморит тебя эта беготня, — сказал Дато и, поймав его взгляд, усмехнулся: — Чего уставился? Думал, не умею землю копать? Будь спокоен, на рытье окопов намахался…

Отложив лопату, Дато разделся до пояса и продолжил работу. Выкопанную землю бросал к корням кукурузы. Отрыв яму на полчеренка, понял, что могила, даже после корректировки Акакия, шире чем нужно; дальше копал, значительно ее сузив. Работал размеренно, если не сказать монотонно, и поэтому не чувствовал усталости. Выкопанные камни складывал отдельно. К возвращению Акакия возле могилы возвышалась внушительная груда белых камней.

— Мать Мамантия может умом тронуться. Не плачет, не разговаривает. Сидит, уставившись в одну точку! — сказал Акакий.

— Жалко мне ее! — сказал Дато, не переставая копать.

— Старший сын до войны погиб в аварии… Жалко, конечно!.. Послушай, я вот что думаю. Столько бегал, побегаю еще. Принесу-ка я целлофан, припрятан у меня в одном месте. Подложим под тело, снизу и с боков, и так похороним. Здесь, между землей и скальным грунтом, вода застаивается, а целлофан хоть как-то убережет. Полностью заворачивать не стоит — тело испортится.

— Дело говоришь… И воду захвати, пить хочется, — сказал Дато. Он вылез из ямы и закурил. Сигареты были хорошие, дорогие.

Небо заволокло тучами. Дато выбросил окурок и продолжил работу. Теперь он уже жалел, что хоронил Кобу на кукурузном поле. От упора ногой в край лопаты разболелась ступня. Тем не менее продолжал копать, не снижая темпа, хотя ступню ломило все сильнее: боль отвлекала, помогала не думать ни о чем, а это нужно было сейчас больше всего.

Акакий принес большой кусок использованного целлофана, развернул.

— Не новый, но совсем целый, без дырок, — сказал он. — В земле долго сохранится. Это он на солнце быстро портится.

— Ты что, химию преподавал? — спросил Дато.

— Математику, — ответил Акакий. — Просто знаю из опыта. Жена в свое время уговорила соорудить теплицу под овощи. Я и перекрыл целлофаном.

— Жена где похоронена?

— На кладбище. Не на том, которое вчера видели. То кладбище — большой деревни, — ответил Акакий. — Те, из санатория, когда в очередной визит увидели свежую могилу, всю деревню верх дном перевернули, думали, что похоронили кого-то из наших. Чуть тело не заставили выкопать — убедиться, что там не гвардеец…

Акакий взял мотыгу и принялся вырубать землю по дну. Работал на совесть.

— Сколько детей осталось у Кобы? — неожиданно спросил он.

— Две девочки.

— Мамантий так и ушел, никого не оставив, — сказал Акакий. — Будь у него жена и дети, конечно, не остался бы здесь, вывез бы семью подальше и сам ушел бы, не бросать же их… И был бы сейчас жив, — сказал Акакий и, поплевав на ладони, вновь взялся за мотыгу.

— Никто не знает заранее, что может случиться, — сказал Дато.

Они наткнулись на большой валун и долго вытаскивали его из ямы.

— Не думал, что здесь скала так глубоко, — утирапясь, пропыхтел Акакий. — Хоть в этом Кобе повезло!

Вытащив валун, стали копать молча, тяжело дыша.

— Такое странное чувство, вроде все это со мной не в первый раз. Как будто все то уже когда-то было, — нарушил молчание Акакий.

— Так бывает! — ответил Дато и, видимо, настроившись на философский лад, изрек: — Никто не знает, когда мы умрем и где будем похоронены.

Лопаты уперлись в скальную породу, и они прекратили работу.

— Кобу хороним сейчас же! — сказал Дато. — Кто знает, что еще может стрястись… К тому же мне надо отлучиться по очень важному и необходимому делу. Не хочу оставлять его непохороненным. Не будем откладывать!

Они принесли тело Кобы и уложили возле кучи вынутых из могилы камней.

— Я открою ему лицо, — сказал Акакий. Дато ничего на это не сказал, и Акакий замешкался в нерешительности.

— Если хочешь, отойди. Сниму повязку с лица. Нельзя хоронить с подвязанной челюстью, — сказал Акакий, снимая ремень с завернутого в дождевик трупа. Дато наклонился и стянул ремень с ног Кобы.

— Продеть ремень в штаны? — спросил Акакий.

— Не надо. Положим рядом… Может, челюсть опять подвязать? Не хоронить же вот так, с открытым ртом, — сказал Дато.

— Нельзя, не полагается! — ответил Акакий. — Где-то у меня была старая шифоньерка. Если бы не спешка, сколотил бы гроб.

— Нет времени! — сказал Дато. — Заверни!

Акакий снова обернул покойника в дождевик, тело положили на целлофан.

Когда тело Кобы упокоилось на дне могилы, Дато показалось, что он заплачет, но глаза остались сухими. Он не смог заплакать.