Глава 12

Рапорт старшего лейтенанта Фалолеева через день оказался у дивизионного командира, и тот подписал его молча, без обычных в таких случаях бесед и уговоров. В полку уж заговорили о «революционной» выходке Фалолеева: низы, естественно, одобряли бунтаря-одиночку и намекали, что при таких делах пинки скоро посыплются не в двери, а по мягким местам тупоголового начальства. Верхи, естественно, от поступка младшего офицера недовольно морщились, и их дружно понесло спускать вниз совершенно неуместные агитационные призывы об укреплении среди личного состава дисциплины и самосознания. Так что Фалолеева, грозящего стать символом «денежного бунта», на вольные хлеба отпустили даже с радостью.

— Увольняешься? — спросил Григорьев, едва узнав новость.

— Может, перетерпел бы, всё наладится.

— Сколько можно себя за скотину держать? В отпуск и то по-человечески не съездить! — вспыхнул негодованием Фалолеев. — Да что рассказывать?!

— Верно, конечно, — согласился Григорьев и осторожно посоветовал: — Хорошо бы прежде знать, где пристроиться.

— Не пропаду и без армии! — процедил Фалолеев, выпуская наружу всю злобу и крайнее презрение к тем высокопоставленным невидимым врагам, что, пользуясь властью, ловко окунули его в непроходимое дерьмо. Окунули лично его, не посмотрев, что он офицер — защита и опора государства, окунули несчастных сослуживцев, и вообще, наплевали на тысячи офицеров новой российской армии.

— Куда хуже? А?!

Фалолееву было куда отступать. Прогноз продаж, над которым он трудился больше недели, — с обработкой подпольной статистики магазина, с изобретением собственного уравнения, с придумкой на полунаучной и полуинтуитивной основе только ему понятных коэффициентов, сбылся с невероятной точностью.

Погрешность, что на фоне сотен проданных бутылок по различным маркам не превысила считанных единиц, здорово потрясла его самого. Что говорить про Андрея, тот смотрел в цифры, словно в инопланетное послание, долго и ошарашенно. Автор великолепно сбывшегося прогноза, сияя от удачи, поспешил предупредить, что ювелирное попадание есть следствие теории вероятности, а не возможностей математического анализа в чистом виде.

Приблизительность в подобных расчётах никто не отменял, и её обязательно надо принимать во внимание, ибо она запросто может достигать десяти-пятнадцати процентов. Но Андрей, наглядно оценивший всю прелесть математики, сам себе теперь признавался, что погрешность и в пятнадцать процентов устроит его за глаза.

Кент ничего не понимал в происходящем — откуда, с каких небес у этого Фаллоса взялись цифры, и почему они так ловко совпали с оборотом магазина? Он кидался было кричать Андрею про шарлатанство и надувательство, но развернутый листок в клетку, на котором красовался список из тридцати трёх наименований «винища и водяры», оставался материальной штуковиной.

От этой загадочности ненависть Кента к задрипанному интеллигенту только возросла, а Андрей своё обещание сдержал — принял Фалолеева первым помощником.

Фалолеев на гражданке притёрся быстро, удачно и о службе не сожалел ни тайно, ни явно. Если и переживал за что, так за свою медлительность с увольнением. «Давно сваливать надо было, глядишь, своим каким делом бы обзавёлся!» — неизменно повторял он Григорьеву, к которому по старой привычке заглядывал на огонёк.

За год, что бывший артиллерист был на подхвате у Андрея, водочный бизнес того поднялся очень внушительно, а сам Фалолеев у нового шефа заработал высокое доверие. И это при том, что предприниматель вовсе не был таким простачком, каким казался.

К исходу весны Андрей открыл второй магазин с тем же винно-водочным товаром, но уже в хорошем, выгодном месте и гораздо большей площадью. Фалолеев энергично упорствовал на доле, хоть бы и небольшой, но Андрей объяснил, конечно же, лживо, зато доходчиво и просто: бумаги уже оформлены, и переделывать их пока не с руки.

Торговля спиртными напитками давала стабильные деньги, и Андрей эти деньги ловко косил. Неиссякающий ручеёк выручки тянулся почти от каждого среднестатистического забайкальца — спиртной напиток здесь многие держат сродни чаю. Стакан с водкой, вином — не воскресное баловство, а, увы, чуть ли не продукт ежедневного рациона.

К тому же, народ, взращённый на дохлом водочном ассортименте, однообразных наклейках, не привык ещё к новшествам: резьбовым пробкам, цветастым этикеткам — сочным заманчивым картинкам, художественным тиснениям, гравюрам на стекле и прочим, прежде небывалым наворотам. Потому перманентная дегустация новинок однозначно оборачивалась прибылью, что очень тонко чувствовал Андрей.

Но ассортимент требовал денег и командировок по многим городам России: в поставщики входили заводы Иркутска, Барнаула, Новосибирска, Томска и, без всякого сомнения, Москвы. Ещё бы, столичный «Кристалл» до сих пор вызывал у граждан развалившегося СССР чувство сопричастности к легендарным ликёро-водочным образцам, которыми услаждались партийные боги.

Закупки в стране, развернувшейся от социализма к капитализму, ввиду первобытной дикости торговых отношений, велись по самой примитивной схеме: агент приезжал с наличной суммой на ЛВЗ, платил за товар, торопил с отгрузкой и отправкой, а по возможности и присутствовал при оной. А как иначе? Купеческое слово, твёрдое и незыблемое, исчезло вместе с сословием, его некогда дававшим, и исчезло давным-давно. Новое российское купечество добропорядочными традициями отнюдь не блистало, наоборот, норовило «остаться на Боливаре» в одиночку, без конкурентов и кредиторов с хорошей памятью.

В роль уполномоченного агента Фалолеев вписался прекрасно. Без роздыху носился он по городам и весям, платил, отгружал грузовички, фуры, контейнеры и сам себе удивлялся — как легко, оказывается, деньгу колотить, если с умом и капиталом. Для дел, которых у него в Чите тоже хватало, в полном распоряжении находились хозяйские «Жигули»-«четвёрка».

Насколько радовали Фалолеева собственные способности, с ходу обретшие применение, настолько и огорчал его факт, что он гнёт спину на дядю. Пусть на хорошего парня, можно сказать, товарища, но всё равно — на дядю. И мысли о своём старте часто посещали неутомимого помощника: «Эх, своего бы капиталу! Поднялся бы, мама, не горюй!»

И всё же Фалолеев нашёл, где проявить житейскую смекалку и позволительную изворотливость, чтобы «закапало» в его личный карман, — подвизался поставлять водку в несколько киосков, что пошли плодиться по читинским улицам и закоулкам, как грибы. Долго он влезал в доверие к местным коммерсантам, для их удобства брал на себя многие суетные дела — совмещал в своём лице и добытчика, и экспедитора, и грузчика, но, в конце концов, после седьмого пота с левым заработком всё обустроилось весьма выгодно и конфиденциально.

Жизнь наладилась: живи — не тужи!

Глава 13

Гостеприимный круговорот, что завертелся волей и деньгами Андрея, втягивал в свою ненасытную воронку всё новых и новых участниц развратного «кордебалета». Появление свежих персон женского пола, когда одна «оприходованная» гостья через неделю приведёт двух подружек, а те в свою очередь притащат гулять ещё по парочке, Фалолеев ассоциировал с цепной ядерной реакцией.

Нескончаемая вереница легкодоступных партнёрш придавала его жизни большое и чрезвычайно приятное разнообразие, но то, что однажды здесь появится девушка, которая круто изменит его жизнь, он никогда и не предполагал…

Когда Лина, влекомая той самой отлаженной «цепной реакцией» (о чём она, может, и не подозревала), прошла с порога в коридор, мужская половина, выскочившая оглядеть новенький «заход» и, кстати, себя показать, остолбенела. Что коротющая джинсовая юбочка, конечно же, первым делом привлечёт к себе внимание — вопросов не было, но, Боже, какие ножки предшествовали этой юбочке, какие восхитительные бёдра-идеальной формы, загорелые, словно налитые свежесобранным гречишным мёдом! Безупречные ноги в самом лакомом месте исчезали под узенькой полоской джинсы, и одним из довольно скромных желаний, рождавшихся сейчас в мужских головах, было желание стать ветром-разбойником: чтобы без спроса ворваться в запретное пространство и вдоволь поозоровать там.