— Ларри! — вмешалась мать.

Она стояла у раковины и мыла посуду, оставшуюся после ужина. Ее голос, дрожащий и тонкий, все же заглушил плеск воды.

— Ларри, не надо.

В постели с Питером я глубоко вздохнула и отогнала воспоминание.

— Это долгая история, — сказала я. — Можешь прочесть ее в моей книге.

Я зевнула и прижалась к Питеру, разгоряченная, пресыщенная и довольная.

Со временем он ее прочел, как и весь мир. Из-за чего на меня свалилась куча неприятностей. И вот издатель просит меня снова «выйти на ринг».

Из-под дверцы кабинки показались кончики темно-синих лакированных кожаных туфель Ларисы.

— Кэнни, у тебя все нормально? — раздался ее голос.

— Да, — откликнулась я.

Туфли не сдвинулись с места.

— Прости, — продолжала Лариса. — Я должна была догадаться, к чему она клонит. Но когда я звонила Пэтси, она все скрыла, намекнув лишь, что готовит тебе сюрприз.

— Что ж, он ей удался, — беззаботно ответила я, вставая. — Проблема в том, что мне очень нравится то, чем я занимаюсь. Мне нравится Лайла Пауэр. Нравится писать под псевдонимом. Я счастлива.

— Но ты подумаешь над предложением Пэтси?

В голосе Ларисы звучала надежда. Я открыла дверцу кабинки и подошла к раковине.

— Конечно.

Я знала, что обманываю. Но решила, что это ложь во спасение. Лариса хотела услышать именно это. Она скажет Пэтси то, что хочет услышать Пэтси. А я вернусь в Филадельфию планировать бат-мицву дочери, вязать очередной свитер и не выключать автоответчик, пока не минует тринадцатилетие Джой.

Лариса просияла.

— Ты серьезно? Не представляешь, насколько все будут в восторге. Если у тебя есть идея... если ты напишешь план или хотя бы абзац...

Я невольно удивилась.

— Ты сумеешь продать абзац?

— В твоем случае — даже одно предложение. Даже простую отрыжку.

Я смолчала, чтобы она, не дай бог, не прицепилась к какому-нибудь слову.

— Пойдем, — Лариса взяла меня под руку. Ее следующую фразу данный женский туалет, несомненно, слышал впервые: — Давай отошлем салаты и закажем десерт.

12

— Самое главное правило моды, — наставляла меня тетя Элль, увлекая в двери «Бергдорф Гудман», — это «познай себя».

— Познай себя, — повторила я.

Может, записывать?

— Ты «груша» или «песочные часы»? Или у тебя короткая талия, широкие плечи. А может, хорошие ноги, узкие ступни. Надо выяснить все, что делает тебя тобой, и наилучшим образом это использовать.

— Я... э-э-э...

Вряд ли она обрадуется, если я отвечу, что искренне стыжусь матери и подлинной истории своего рождения. Но что еще делает меня мной?

— Мне нравятся мои волосы, — наконец нашлась я.

Хотя это становится правдой только после часа в ванной.

Тетя Элль кивнула. На ней был блестящий саронг из розового шелка с серебряной нитью, повязанный вокруг джинсов, серебряные балетки и тесный черный топ с глубоким вырезом. Волосы она убрала под серое твидовое кепи, украшенное шестью булавками со стразами разных размеров. Элль сверкала и звенела на каждом шагу. Я шла за ней в брюках хаки и кедах, которые мать заставила меня надеть («Ты весь день проведешь на ногах, Джой, еще скажешь мне спасибо»), и ощущала себя серой мышкой.

— Прежде чем купить хотя бы пару штанов, надо понять, с чем имеешь дело, — объясняла Элль.

Она спрыгнула с эскалатора и положила руки мне на плечи, удерживая на месте. Я прикрыла слуховой аппарат волосами, втянула живот, выпрямила спину и замерла. Мимо шли толпы хорошо одетых женщин. Элль легонько коснулась моей головы, провела рукой по волосам, обошла кругом, удовлетворенно улыбнулась и повела к следующему эскалатору.

— Приблизительно размер четвертый или шестой. Хорошие пропорции. Превосходное сложение. Пожалуй, розовый, — рассуждала она. — Не желтый. Определенно не красный и не голубой. Сандалии, укладка... — Элль подалась вперед и взяла прядь моих волос. — Видела те бисерные «Проенца Шулер»? Умереть и не встать.

— Гм... дело в том...

Я не знала, с чего начать, но не сомневалась, что «бисерные “Проенца Шулер”» несовместимы с «Больше трех сотен не тратить» — последним напутствием матери. На вокзале мать отдала мне кредитку и велела не разговаривать с незнакомцами, не потерять кредитку и не забыть пакет с едой. Пришлось напомнить, что я еду по магазинам, а не в Амстердам. При слове «Амстердам» ее лицо омрачилось, но она лишь поцеловала меня и пожелала удачи.

— Понимаешь, мне надо уложиться в определенную сумму.

— Знакомая песня, — протянула тетя Элль. — И сколько мы можем прогулять?

— Три сотни, — ответила я.

Тетя Элль пришла в ужас. Можно подумать, я залепила ей пощечину.

— На два платья, — еще тише добавила я.

Тетя Элль недовольно покачала головой.

— И где же водятся платья за полторы сотни долларов? В «H&M»?

Я прикусила губу. Моя блузка была родом из «Н&М».

— Возьми меня за руки, — попросила тетя Элль, когда мы сошли с эскалатора.

Она протянула ко мне ладони. «Паранормальная чепуха тети Элль», как иногда говорит мать. Я не сопротивлялась.

— Закрой глаза.

Я закрыла.

— Представь платье.

Я попыталась, но перед глазами была лишь темнота.

— Вообрази платье, — пропела тетя Элль. — Стань платьем.

Я сосредоточилась изо всех сил и на этот раз увидела прекрасное платье с тесным атласным корсажем и летучей тюлевой юбкой. Вот только в платье была не я, а Эмбер Гросс. И все же дело явно пошло на лад.

Тетя Элль медленно и громко выдохнула, отпустила меня, выхватила серебряный сотовый телефон из кожаной сумочки, расшитой бисером, и набрала мамин номер.

— Кэнни? Да. Да, она здесь. Все хорошо, — Элль замерла, вздернув подбородок. — Нет, мы еще не нашли платье. Прошло всего полчаса! Ты с ума сошла?

Она закатила глаза и одними губами проговорила: «Дурдом». Я улыбнулась.

— Надо обсудить бюджет, — продолжила Элль. — Да. Да, я в курсе... но Кэнни, серьезно. Три сотни долларов? — Пауза. — Ладно, но ты знаешь, сколько стоят вечерние платья?

Еще одна пауза.

— Да, именно так, вечерние платья. Ей нужно вечернее платье.

Элль схватила меня за локоть и повела по коридору. На стенах сверкали серебряные имена дизайнеров. «Нарцисо Родригес, — читала я, — Зак Позен. Армани. Валентино. Марчеза». Я беззвучно проговаривала слова, словно пробуя их на вкус.

— Кэнни, сейчас у меня нет времени объяснять тебе разницу между просто платьем и вечерним платьем.

Тетя Элль сдернула со стойки белое платье с одним рукавом, приложила ко мне, нахмурилась и повесила обратно.

— Просто поверь. Разница есть. За три сотни баксов можно купить приличное платье где-нибудь в Филадельфии. Но этих денег не хватит даже на первый взнос за настоящее вечернее платье. А для бат-мицвы единственной дочери необходим именно вечерний вариант.

Она сняла со стойки бледно-золотистую модель с короткой пышной юбкой, приложила к себе, улыбнулась и резко мотнула головой, как бы вспомнив о нашей миссии. Из телефона донесся голос матери: тонкий негодующий визг.

Элль усмехнулась и сняла очередное платье с очередной стойки. Мерцающий лавандовый атлас, плиссированный верх с защипами. Очень похожее — или даже такое же — я видела на Тэрин Таппинг в одном из журналов тети Элль. Мое сердце забилось быстрее. Платье Тэрин Таппинг! Но тетя покачала головой. «Не твой цвет», — беззвучно пояснила она.

— Что? — недоверчиво произнесла Элль в трубку. — Нет. Нет. Тысячу раз нет. Я не куплю твоей изысканной дочери, цитирую: «Что-нибудь длинное, может, с оборками». Боже, да что с тобой? Когда ты успела такой стать?

Элль прижала трубку к уху, но до меня все равно доносился мамин визг.

— Стоп, — наконец сказала тетя, одновременно помахав продавщице. Продавщица устремилась к нам. — То, что ты не тратишь деньги на одежду, еще не значит, что и Джой не должна тратить. Наоборот, раз ты почти ничего не покупаешь, Джой может себе позволить действительно хорошее платье.