— Ты моя мамочка, — сонно пролепетала Джой.

Под покрывалом она казалась по-прежнему крошечной, не больше младенца, хотя ей уже исполнилось два года. «Еще вырастет, — заверил меня педиатр и объяснил, что психологически она развита на свой настоящий возраст. — Со временем она догонит сверстников. Посмотрите на нее — и не заметите разницы». Но я знала, что всегда буду замечать.

Нифкин пришел в комнату, стуча когтями, и улегся в чемодан с вещами Джой, свив гнездо из ее маек и шорт.

Вдруг дочь села на постели.

— А кто мой папочка?

— Гм...

Я прислонилась к дверному косяку. Я понимала, что этот вопрос рано или поздно всплывет, но надеялась, что мне хватит времени определиться с ответом.

— Да. Ну. Насчет этого...

— Питир, — Джой довольно кивнула.

У меня перехватило дыхание. Прошел год с того августовского вечера в машине, когда Питер сказал, что устал ждать. С тех пор я думала о нем днем и ночью, но сомневалась, что Джой вообще его помнит.

— Видишь ли, милая, дело в том, что...

Она замахнулась кулачком (на языке Джой это значило: «А ну замолчи, я размышляю!») и уставилась на меня, надув губы.

— Бабушка Энни — твоя мамочка, — наконец сообщила дочь.

Ладно. Я снова обрела почву под ногами.

— Правильно.

— А кто твой папочка?

Моя рука конвульсивно нажала на выключатель, комната погрузилась в темноту. И только Золушка в бальном платье танцевала над подушкой Джой. Голова, как всегда, приподнята в ожидании поцелуя принца.

— Он... — Я медленно вдохнула и сглотнула. — Ну, его зовут Ларри.

— Арри, — сонно повторила Джой.

Я прислонилась к стене. Если я не готова к вопросам о ее отце, к вопросам о своем я не готова вдвойне. Отец ушел, когда я была подростком, женился на женщине намного младше себя и завел двух детей. Я не видела его после случайной встречи в Лос-Анджелесе и не имею о нем никакой информации. Я заявилась в его кабинет с огромным животом и обручальным кольцом под золото, которое сама себе купила. Надеялась... непонятно на что. Что в двадцать восемь лет, одинокая и незамужняя, я стану его маленькой девочкой, его принцессой, что он сочтет меня прекрасной.

Ничего не вышло. Отец отвернулся со скукой и отвращением. Накатила боль, и я вспомнила надпись в туалете на автозаправке в Нью-Джерси. Мелкие черные буквы на зеленой железной двери:

«Я никогда не знала отца

и черт с ним

вот и все»

«Вот и все». Я вышла из кабинета отца и больше никогда его не видела.

Я не ожидала, что Джой так скоро заметит отсутствие дедушки. Полагала, что есть еще время подготовиться: почитать книжки, придумать историю.

Я стояла в темноте, смотрела на дочь и гадала, неужели она действительно считает, что люди — нет, не просто люди, а родители — запросто выпадают из жизни, как расшатанные зубы. Питер. Брюс. Мой отец. Наверное, в ее представлении о мире уйти с легкостью может любой, даже я.

В съемном доме был всего один телефон. Древний, дисковый, из черной пластмассы, он стоял на кухонной стойке рядом с раковиной. Питер ответил сразу, словно, как и я, носил трубку в кармане или ждал у телефона. Хотя я не верила, что он ждал. Скорее всего, он уже кого-нибудь встретил. Наверное, она сидит рядом с ним на кровати. И если знает обо мне, то считает самой большой идиоткой на свете. Что ж, она права.

— Питер? Это Кэнни. Я написала книгу, — выпалила я.

— Вот как, — спокойно отозвался он.

— Она... если ты прочтешь ее, то поймешь... — Я упала в кресло перед телефоном, чувствуя, что выставляю себя на посмешище. — По поводу Брюса, отца и того, что случилось со мной. Насчет того, почему я не могу быть хорошей женой. Питер, мне ужасно жаль. Правда. — Слезы потекли по моему лицу, слова посыпались сами. — Джой скучает по тебе. Сказала сегодня, что ты ее отец, и я думаю... Я хочу... в смысле, ее и так уже все бросили, и я решила, что, может, если ты прочтешь книгу... Я могу дать тебе копию. Роман выйдет только будущей весной, и название поменяли, но я распечатаю и дам тебе...

Его голос чуть потеплел. Таким тоном он говорил со мной, только когда мне было совсем плохо. Таким тоном врачи сообщают больным, что болезнь неизлечима, пытаясь хоть как-то утешить. Наверное, Питер все же один. Или его новая подружка вышла в ванную, чтобы переодеться из кружевной комбинации в леопардовые трусики «танга».

— Где ты? — поинтересовался он.

— В Нью-Джерси. Вывезла Джой отдыхать. Извини, что позвонила. У меня все будет хорошо. Могла бы... — Я заставила себя не продолжать мысль. — Ладно, неважно. Извини, что побеспокоила.

Похоже, он повеселел.

— Где именно в Нью-Джерси?

— В Авалоне. На побережье. Я получила немного денег в качестве аванса и поехала на море. Позагорать. Походить по песку. Терапевт Джой считает, что ей полезно ходить по песку.

— Адрес какой?

Мое сердце запело, хотя я еще сомневалась и напоминала себе, что незачем питать пустые надежды.

— Секундочку.

Я продиктовала ему адрес, и мы распрощались. Затем я выбралась из хозяйской спальни на крышу, оставив дверь открытой, и растворилась в шепоте волн, набегающих на берег, смехе в баре в квартале от дома, голосах карточных игроков на соседнем крыльце. Летние запахи кружили вокруг меня: морская соль и дым мангала. Наконец автомобильные фары осветили стены. Питер уверенно поднялся по лестнице, вышел на крышу и заключил меня в объятия.

Позже, лежа на продавленном матрасе в комнате с залитыми лунным светом стенами, я поняла, что книга стала для меня экзорцизмом. Я выплеснула на бумагу все гневные, мстительные мысли, все горести и обиды, неудачные романы, свою разрушенную семью и низкую самооценку. Украсила правду блестящей золотой нитью секса. Точнее, сплошь заткала, позволив героине сублимировать злость во множестве неестественных и акробатических сцен. Дала ей все, чего когда-либо хотела сама. И теперь я свободна, насколько вообще могу быть свободна. Я удобнее устроилась на груди у Питера, представляя, что кровать — это лодка и мы плывем по спокойному морю. Далеко-далеко, прочь от моей несчастливой истории, от всего и всех, кто причинил мне боль.

Рука Питера перебирала мои волосы. Я прижималась щекой к его теплой груди.

— Я выйду за тебя, — сообщила я. — Если ты меня еще хочешь.

— Разве это не очевидно? — усмехнулся Питер.

Я переплела свои ноги с его ногами.

— Только никакой вечеринки. Не хочу шумихи.

— Никакой шумихи, — заверил он.

Я сонно поцеловала его.

— И никакого свадебного платья. Напрасная трата денег. Выкинуть две тысячи долларов на одноразовый наряд!

— Никакого платья, — согласился Питер.

— Цветы понесет Джой. — Я закрыла глаза, представляя эту сцену. — А кольца, может быть, Нифкин?

— Как угодно.

Я почувствовала щекой, что Питер улыбается.

— Никакой вечеринки. Никакого платья. Кольца понесет Промежность. Превосходно! — веселился он.

— Не называй его Промежностью.

— Это то же самое, что и Нифкин.

Что ж, тут он действительно был прав.

— Да, и никаких моих снимков в газетах.

— А это еще почему? — удивился Питер.

Я покачала головой. Эту сцену я вставила в книгу из собственной жизни. Однажды отец застал меня в столовой. Я изучала свадебные объявления, рассматривала снимки. Отец сощурился на невест, словно ни одной невесты в жизни не видел. А может, и правда не видел. «Только рыбу заворачивать» — это было самой лестной его характеристикой нашей местной газеты. Он оставался верен «Таймс».

— Что тебя так заинтересовало? — спросил он.

Я поведала о конкурсе «Невеста курам на смех».

— Представляешь? — возмущалась я. — Как можно быть такими злыми?

Отец смотрел на меня. Лицо его раскраснелось; в руках он держал стакан скотча.

— Ты из-за невесты переживаешь? — Отец говорил медленно. Его язык чуть заплетался, но я все равно разбирала каждое слово. — Или боишься оказаться на ее месте?