— Veritatem similiter ludificant bona fides aut mala fides!

— Уинстон, переведите то, что сказал ваш батюшка на таком безукоризненном языке!

— Гм-м… Как добросовестные, так и не добросовестные люди равно пренебрегают истиной.

— Правильно. Так вот я ex bona fide, то есть совершенно добросовестно, хотел сказать, что левитация бывает горизонтальная, вертикальная, круговая и по диагонали… Перемещение кресла леди Памелы оказалось примером поперечной левитации. А…

— А прыжок вашего Юпитера в буфетную? Это что, тоже пример левитации?

— Надеюсь, ваша светлость!

— А странный призрак без головы, который сам себя фотографирует с грушей в руке? Вы хотите, чтобы я поверил, будто это настоящий призрак?

— Я уже объяснял вашему лордству, я не виноват, что произошел небольшой сдвиг кадра. Эктоплазма лорда Артура действовала по собственному усмотрению, с той особой непринужденностью, какая свойственна таким привидениям… Нынешней ночью я без промедления поспешил проявить этот уникальный снимок и сам был страшно удивлен!

Я был удивлен не меньше мэтра Дашснока. Второпях я, как видно, слишком близко подошел к объективу. Впрочем, новость меня не огорчила. Если бы на снимке отчетливо получилась моя физиономия, Джеймс мог бы меня узнать, и в воскресенье, когда я намеревался улизнуть из замка, наша встреча освежила бы его память. Случай помог мне избежать величайшей неосторожности, о которой мы с Уинстоном не подумали.

И тут лорд Сесил высказал довольно здравое соображение.

— Хорошо, мэтр Дашснок. Поскольку вы считаете себя знатоком так называемых оккультных наук, скажите, пожалуйста, где вы видели, чтобы призрак внезапно повел себя столь экстравагантно, как наш Артур, который за годы жизни многих поколений держался с отменной скромностью?

На что мэтр Дашснок отвечал по меньшей мере столь же рассудительно:

— Наука, ваше лордство, изучает прошлое, изучает то, что уже произошло. А не будущее и те неожиданности, которые оно способно преподнести. Кто может предвидеть, какие фантазии придут в голову призраку в эпоху всеобщей модернизации?

Уинстон, который, очевидно, понял, что беседа принимает благоприятный для нас с ним оборот, решил внести в нее свою маленькую лепту.

— Мне кажется, дорогой батюшка, что если бы плут, которого вы себе вообразили, съел индюшачью кость, он бы ею подавился. И тогда за неимением кости мы обнаружили бы труп.

— Логично, Уинстон. Но поскольку во всей этой истории нет ни капли логики, я спрашиваю себя, куда нас может завести твоя логика?… Должен, однако, воздать тебе должное в одном отношении: во всем Малвеноре ты единственный способен сожрать бедро индюшки вместе с костью, не подавившись и не заболев!

Кто-то приглушенно фыркнул.

А Уинстон отважился добавить самым лицемерным и безобидным тоном:

— Я просто хотел дать понять, что если плутишка невидим, это значит, что его просто не существует. И единственный настоящий плут — это негодник Артур. Похоже, что факты подтверждают мнение моего дорогого учителя, мэтра Дашснока. А не в том ли состоит главное достоинство британцев и шотландцев, что они всегда опираются на факты? Вы знаете, дорогой батюшка, как при всем моем глубоком почтении к учености мэтра Дашснока мне не хотелось соглашаться с его теориями, но теперь признаюсь — я поколеблен.

— Спасибо, что ты так решительно поддержал меня, Уинстон! Кажется, скоро во всем Малвеноре только у меня одного и останется голова на плечах. Призрак и тот ее потерял! Но при том, что здесь у нас происходит, хотел бы я знать, долго ли мне самому удастся сохранять здравый рассудок! Хватит дискуссий об эктоплазмах и домашней птице! Идемте обедать. Леди Памела, наверное, волнуется…

Караван двинулся к лестнице, и шаги замерли вдали…

Я был спасен! Но надолго ли?

Уинстон начинает верить в призраки

Я натерпелся такого страху, что не сразу решился покинуть мое тесное и неудобное убежище. То и дело раздавался какой-нибудь шум, и меня бросало в жар и в холод. Поэтому я все оттягивал решение спуститься и просидел наверху несколько часов.

Я был вознагражден за свою осторожность. Солнце уже садилось, когда крадущиеся шаги вывели меня из дремоты, в которой я пребывал на своей верхотуре, под раскаленной черепицей. То были шаги одинокого гостя, который предпринял розыски на свой страх и риск и то и дело горестно вздыхал. Наконец, беспокойство гостя дошло до предела, и он, как видно, не отдавая себе в этом отчета, стал разговаривать сам с собой.

Я с громадным облегчением узнал голос Уинстона.

— Но куда же он все-таки подевался? Он должен быть здесь, на чердаке! А вдруг он провалился в какую-нибудь дыру и потерял сознание… Но никаких дыр тут нет! Ох, и дурак же я был, что поверил этому хромому бродяжке! И надо же было ему стянуть индюшачью ножку! И собаку запер в буфетной! И сфотографировал сам себя, да еще без головы! Такого недотепу в два счета поймают. Не раньше, так позже. В хорошую я вляпался историю. И все ради латинского сочинения! Ну и болван же я!

Эти рассуждения меня огорчили, но не слишком. Мне не впервой было разочаровываться — да и в дальнейшем меня еще не раз разочаровывали мои разнообразные друзья. Не стоит подслушивать друзей, когда они говорят сами с собой, — это относится к большинству из них.

Но я не мог удержаться, чтобы не схитрить и не воспользоваться своим преимуществом — тем, что я находился наверху и был невидимкой: я начал тихонько завывать, а в этой просторной круглой комнате звуки раздавались как бы ниоткуда и отовсюду.

Довольный тем, что нашел меня, и смущенный вырвавшимися у него словами, Уинстон отозвался дрогнувшим голосом:

— Это ты, Джон? Ну слава Богу!

— Уу-уу!

— Ладно, я понял. Вылезай из своего тайника!

— Уу-yy!

— Слушай, Джон, это совсем не смешно!

— Уу-уу!

— Нам теперь не до шуток, Джон!

— Уу-уу-уу!

— Вылезай же наконец!

— Уу-уу-уу!

— Джон! Это ты?

— Уу-уу-уу!

— Ты это или нет?

— уу-уу-уу-уу!

— Не старайся, я не боюсь!

— Уу-уу-уу-уу!

— Меня этим не напугаешь!

— Уу-уу-уу-уу-уу!

— Кто это?

— Уу-уу-уу-уу-уу-уу!

— Э-э…, есть там… кто-нибудь?

— Уу-уу-уу-уу-уу-уу!

Своими довольно однообразными, но выразительными возгласами я заставил недоверчивого Уинстона зауважать оккультные науки. Впрочем, эти науки весьма неопределенны, так что и говорить о них лучше невнятно. А Уинстон как раз и дошел до нужного состояния и очень забавно лепетал что-то невразумительное.

Я же, продолжая использовать свое преимущество, еле слышно прошептал:

— Это Артур!

— К-к-кто?

— Артур! Негодник Артур! Уу-уу!

— Нне-гго…ггодд…

— Вы сами недавно это сказали!

— А вы при этом были?

— Я здесь всегда! Но почему вы назвали меня негодником, Уинстон? Что я вам сделал?

— Да н-нет… ничего… Я… я просто так сказал…

— Вы думали, я глухой? Станьте на колени, Уинстон, и просите прощения! Иначе вы исчезнете, как Джон, которого я с собой прихватил!

Уинстона вдруг озарило:

— Джон! Да это же ты! Шутник несчастный!

— Уу-уу-уу! Не усугубляйте своей вины! Придется вам разделить участь Джона…

— Ой, нет, нет! Ни за что!

Озарение Уинстона было недолгим.

— Ну раз вы не хотите отправиться за ним, я вам его пришлю…

— Да, да, пожалуйста! Лучше так!

— Тогда ступайте в мою комнату и возьмите в руки мое бильбоке. Иначе я отправлю Джона к лорду Сесилу!

— Лечу, Артур!

— Ваше лордство!

— Лечу, ва…ваше лордство! Простите меня!

— Простите меня, ваше лордство!

— Да, конечно! Конечно! До свидания!..

Уинстон так торопился поскорее убраться с чердака, что сам не понимал, что говорит.