— И как только вы тут жили? — сказал он и с сожалением посмотрел на Митю и Пашку.

— А у тебя в самом деле ничего нет? — недоверчиво спросил Митя, останавливаясь возле калитки своего двора.

— Даже на суп нету, — вздохнул Степа.

Митя нахмурил маленький выпуклый лоб. Прошлым летом он тоже раза два прозевал водовозов. Ну и была же ему от матери баня!

— Вот что, Степа, пойдем ко мне. Я тебе дам, — сказал он.

— А как же ты? — удивился Степа.

— Идем, идем. После отдашь, — Митя потянул Степу за рукав.

— Ну, иди же! — подтолкнул его Пашка.

Войдя во двор, Митя тоненько засвистел. В ветвях белой акации беспокойно засновали скворцы. Большой старый скворец, по имени Дед, уселся на нижней ветке. «Мит-ти-и!» — приветствовал он писком своего хозяина. Мальчики засмеялись. Белые и сизые голуби, хлопая крыльями, начали слетать с крыши на землю. Выставив вперед зобы, они важно, вразвалку расхаживали возле деревянного корыта в ожидании воды и кормежки.

Митя жил с матерью и был единственным сыном и единственным мужчиной в доме. Отец его погиб на фронте неподалеку от своего села.

— Заходи! — Митя широко распахнул дверь пристройки.

Такие пристройки, как заметил Степа, были здесь в каждой хате и служили летом и прихожей и кухней. В пристройке стоял кухонный стол с керосинкой. На полке виднелась посуда. Прямо против двери находилась скамья с двумя цибарками воды, а в углу, под окном, стояла цементная труба, вроде тех, что кладутся под мостами. Только здесь труба почему-то стояла торчком, и Степа решил, что она служит вместо бочки.

— Вот, бери обе. — Митя указал на цибарки.

Ну какой же молодчина этот Митька! Дает полных два ведра! Вот что значит настоящий товарищ!

— Подожди, а тебе что останется? — вдруг спохватился Степа.

— Ты думаешь, у меня больше нет? У меня вон там еще. Не веришь? — Митя подошел к цементной трубе и снял с нее деревянную крышку. — Иди глянь. Тут еще ведер пять.

Степа заглянул вниз. Это оказалась и не труба, и не бочка, а самый обыкновенный цементный колодец, метров трех в глубину. На дне его, как темное стекло, тускло блестела вода.

Когда и откуда Митя успел ее набрать? За время, что Степа жил в Пяти Колодезях, один только раз, в конце мая, начинался дождь. Но тогда с крыш даже не закапало, это он хорошо помнил. И только сегодня разразился этот ужасный ливень. Но ведь Мити дома не было!

— Это мы еще зимой и весной набрали, — пояснил Митя. — А сегодня я маху дал. Уехал на рыбалку, а трубу через окно в колодец не вставил. Идем, я тебе покажу. У меня, брат, ни одной капли не пропадает.

Митя с гордостью продемонстрировал Степе свою «водную систему».

И в самом деле, все было устроено по-хозяйски, удивительно просто. Со всех сторон крыши дождевая вода стекала в тот угол, который примыкал к пристройке, и там попадала в обыкновенную водосточную трубу, на конец которой наставлялось длинное колено вроде большой самоварной трубы. Хочешь — направляй эту трубу через форточку прямо в колодец, хочешь — сливай воду в бочки или спускай прямо на землю. «Вот бы завести такую «систему», — подумал Степа. — Тогда наплевать на всех водовозов».

Домой он возвращался, конечно, не улицей. Зачем делать крюк, когда можно перепрыгнуть прямо через забор и сразу очутиться у себя во дворе? Но когда он перебрался через глинобитную стенку и принял из рук Мити и Пашки ведра с водой, немного струсил. «Ох, и заругает же мать, что, не предупредив, уехал на рыбалку!»

Дома Степа обнаружил записку. Мать писала, что пошла полоть колхозный баштан и вернется только во второй половине дня.

Гроза миновала. К Степе сразу вернулось его обычное беспечно-радостное настроение. Он принялся за домашние дела. Насвистывая, вприпрыжку сбегал в сарай за рыбой, развел тузлук — крепкий соляной раствор — и залил им рыбу, чтобы она не испортилась. Поставил на керосинки чайник с водой и кастрюлю.

Покончив с этими неотложными делами, Степа вытащил из кепки жемчужины, разложил перед собой на столе, полюбовался ими и, насвистывая, принялся писать, где и как он нашел эти сокровища.

И опять, как и утром, жизнь в колхозе представлялась ему радостной и увлекательной.

Охота на мартынов

На другой же день после рыбалки Митя заболел. Марфа Андреевна поначалу лечила сына домашними средствами — поила малиной, растирала скипидаром, ставила горчичники, — но ему не становилось лучше.

В третью ночь Мите было особенно тяжело. Он метался в жару, поминутно просил пить, потом соскочил в бреду с постели и начал шарить по полу, будто хватал что-то руками.

Перепуганная мать еле уложила его и до утра не отходила от постели. Чуть свет она прибежала к Любаше и попросила ее посидеть с сыном, а сама пошла в Камышанку за врачом.

Когда Степа явился утром проведать друга, Любаша встретила его на пороге и загородила дверь. Губы ее были поджаты и вид был такой неприступно-строгий и официальный, что Степа даже рассмеялся.

— Тише ты, тише! Не знаешь, что ли, что он больной? — зашикала она и замахала руками. — Пожалуйста, не тревожь его и не смей с ним разговаривать.

Митин вид поразил Степу. Лицо его за ночь сделалось серо-желтым, как оберточная бумага, губы запеклись и потрескались, а глубоко запавшие черные глаза казались непомерно большими и какими-то мокрыми. Степа опустился на край табуретки в ногах товарища. Он чувствовал себя немного виноватым. Разве не он и Пашка решили под дождем возвращаться домой? Если бы они послушались тогда Митю и сразу, как начался дождь, остались в «Бухте спасения», то отсиделись бы в пещере и Митя бы не заболел.

— Степа! — позвал тоненьким, сиплым голоском Митя. — Поймай мне мартынов… Я сегодня всю ночь во сне ловил их и не мог поймать…

— Перестань. Перестань разговаривать: тебе нельзя, — перебила его Любаша и сердито покосилась на Степу. — Уходи отсюда. Уходи сейчас же.

— Поймай мартынов и принеси сюда… Кольцевать будем, — тихо просил Митя. — А то целых пять колец осталось…

— Ну вот еще! — запротестовала Любаша. — Тебе и двигаться-то нельзя. Лучше и не думай.

— Да подожди, не тараторь, — осадил ее Степа. — Кольца надену я, ну и… и ты тоже, если хочешь, — решил он пойти на уступку. — А Митя только смотреть будет. Правда, Мить? Ему же скучно так лежать.

Степа рад был сделать что-нибудь для Мити. К тому же Митя предлагал ему такое важное и ответственное дело, какое обычно выполнял учитель-биолог, а по случаю его отъезда в отпуск делал Митя, как самый опытный юннат. Степа помогал Мите мастерить петли, вместе с ним ловил птиц, но кольцо на ножку птицы Митя всегда надевал сам и сам вносил запись в журнал. Степа даже немного обижался на него за это, а теперь Митя сам предлагал ему ловить и кольцевать птиц. Степа чуть не подпрыгнул от радости.

Через четверть часа он бежал уже по берегу с корзинкой в руке и подыскивал место для охоты. Утреннее солнце обрушивало на темную зелень бухты, на берег и степь океаны ослепительного света. Легкий, прохладный ветерок, налетавший с моря, приятно щекотал кожу. Жары не ощущалось. Море было спокойное. Только на отмелях возле берега и у самого пляжа вскипали и курчавились волны. На песке возле воды длинной ярко-зеленой полосой лежали выброшенные ночной волной водоросли. Они сплошь кишели мошкарой, жучками и застрявшими в них креветками. По водорослям с медлительной важностью расхаживали объевшиеся и отяжелевшие гуси и утки.

На краю села Степа на минуту остановился посмотреть, как рыбаки тащили закинутую на бычков волокушу. Метрах в двухстах от берега, точно нитка черных бус, растянулись по воде поплавки и медленно, почти незаметно, придвигались к берегу.

Учуяв добычу, с криком носились чайки. Когда бригада станет сортировать улов, начнется их пиршество. Они на лету будут подхватывать выброшенных тощих бычков и разную рыбью молодь. Прибегут с торбочками мальчишки и девчонки.