Степе стало неловко. Митя подумает, что он струсил, и еще расскажет об этом Пашке.

— А ты что делаешь? — спросил он как можно спокойнее и равнодушнее, хотя прекрасно видел, что Митя ловил сачком креветок, притаившихся в тени под лодкой.

— Креветок варить будем.

Митя вытащил сачок, в котором, как блохи, подпрыгивали рачки.

Вскоре из-за камней вышел на берег и Пашка, который нес кепку, доверху набитую мидиями.

Через минуту дымок костра свечой взвился вверх, распушился и пополз по крутобоким прибрежным скалам.

Пашка и Митя возились у костра. Степа залез в лодку, вычерпал со дна всю воду и присел на банке возле своего ведра.

Бычки барахтались, шлепали хвостами по воде и смешно тыкались носами в стенку ведра. Степа запустил руку в воду, намереваясь поймать самую крупную, жирную «жабу». Но она была скользкая, точно облитая маслом, и все время вырывалась. Наконец ему удалось крепко схватить ее у самых жабр.

— Ишь, какой лупастый! — Степа влюбленно заглядывал в широколобую морду бычка. — Ну, иди же, иди. — Бычок плюхнулся в ведро и, расталкивая других, норовил забраться поглубже.

Степа, довольный, смотрел на копошившихся рыб, и ямочки все глубже обозначались на его упругих щеках.

— Что, небось рад? — спросил Пашка.

— Конечно, рад. А ты бы не радовался?

Пашка молчал. Его удивляло, что Степа не задается, не хвастается. Будь у него, у Пашки, такой улов, он бы не удержался. И во время грозы он не то что Митька, не сдрейфил.

— А из тебя толк выйдет, — покровительственно заметил Пашка. Но тут же не удержался: — Только не думай, что и в другой раз тебе удастся меня обловить.

— Ладно, посмотрим. — Степа пошарил рукой под сиденьем, вытащил завернутый в размокшую газету хлеб и выпрыгнул из лодки.

Сухая трава жарко полыхала между камнями, весело потрескивали дощечки. На раскаленном железном листе уже шипели ракушки. То у одной, то у другой раскрывались створки, обнаруживая внутри желтоватую студенистую массу. Степа нарезал ломтями размякший хлеб и положил по краям листа.

В воздухе пахло горелой травой, острыми йодистыми испарениями от раковин и дразнящим ароматом подсушенного хлеба.

Степа сидел на камне и скользил взглядом по загустевшей синеве моря, причудливым скалам и лазурной сияющей глади приютившей их бухты. Сколько простора, солнца, света! Мечтательная улыбка блуждала на его лице.

— Вот бы здесь поселиться хоть на недельку, — сказал он. — Жить бы в пещере, рыбалить.

— А зачем здесь? Близко от дома. Забраться бы на какой-нибудь остров на Сиваше и жить там всю жизнь, как три робинзона, — с увлечением подхватил Митя. — А на Лебяжьем, что у Перекопа, еще лучше. Птиц там — тучи, аж солнца за ними не видно!

— Зачем робинзонами? Ничего в этом нет интересного, — возразил Степа.

— А по-моему, очень даже интересно. Охотится можно, рыбалить, птиц приручать, спать в землянке на берегу. Эх, и житье!

Степа не был согласен. Почти все ребята в их классе хотят стать робинзонами. Уже неинтересно. И потом вообще вся эта затея неосуществима. Чтобы стать настоящим Робинзоном, надо попасть на не открытый еще остров. А теперь таких островов нет, их все пооткрывали. И дикари все перевелись.

— А зачем мне твои дикари? — воинственно наскакивал Митя, размахивая ведром. — Что я, эксплуататор какой? Я один могу жить и работать.

— Один? Всю жизнь?

— Один!

— Тьфу! — Степа вскочил с камня. — Ни за что! Какая польза другим людям, что ты проторчишь на острове всю жизнь в одиночку? Да и сам-то ты без людей не обойдешься! Нет, уж если всерьез выбирать дело на всю жизнь, то надо найти такое, чтобы и для себя интересно было и людям пользу принесло. Вот если бы попутешествовать, стать ученым… Хочешь — лети на Северный полюс, хочешь — плыви, исследуй Антарктику. А чем плохо быть изыскателем и прокладывать каналы в пустыне, или, скажем, здесь, в Крыму? Если бы моя воля — я бы сейчас же улетел в Антарктику! — воскликнул Степа, и шальные огоньки загорелись в его широких синих глазах. — Там, куда ни глянь, можно сделать открытие. Знай записывай и передавай по радио на Большую Землю.

Эх, попасть бы туда! Он согласен на все, хоть снег расчищать, хоть ящики с грузом ворочать. Уж там бы он доказал, на что способен, и обязательно сделал бы уйму разных открытий.

Пашка не ввязывался в спор. С Митькой и Степкой лучше не связываться — оба языкастые. К тому же о Робинзоне он не читал. Но, судя по всему, Степка все же прав. С народом жить веселей, и скопом всегда больше сделаешь. Не зря рыбаки бригадой выходят в море. Попробуй-ка в одиночку раскинуть ставной невод, он же длиннющий, почти с километр! Прав Степка и насчет изыскателей. Пашка вспомнил, как на прошлой неделе он попал на трассу Северо-Крымского канала. Он увязался тогда с отцом на станцию, чтобы проводить его в Керчь. Когда поезд ушел, Пашка решил обойти вокруг станционного поселка, и тут он заметил в степи треногу. Как тут удержаться и не сбегать посмотреть?

Целый час Пашка толкался у треноги и, конечно, даром времени не терял. Он успел покрутить с буровыми рабочими штангу, покататься, как на карусели, на ручке поворотного хомута, посмотреть, как берут грунтовые пробы, заглянуть в ящики, где они лежали, и даже прошмыгнуть в палатку изыскателей и выпить там кружку тепловатой воды из бочонка.

Словом, Пашка успел полностью насладиться своим пребыванием у изыскателей и теперь считал себя знатоком этого дела.

— Брось, Мить, не спорь. Степка прав, надо подаваться в изыскатели, — авторитетно заявил он. — Тут, под боком у нас, канал строится, а мы поедем куда-то на остров, в робинзоны играться.

Пашка решительно сплюнул в огонь и по меньшей мере в третий раз начал рассказывать о том, что он видел в бригаде бурильщиков.

— Давайте махнем на лето в одну из таких бригад! — в восторге воскликнул Степа. — Вот это уже настоящее дело!

Эта мысль всем пришлась по душе. Даже у Мити вспыхнули щеки, и если он еще отмалчивался, то только из простого упрямства.

Вылазку на трассу решили совершить в ближайшие дни. И хотя эта вылазка предполагалась вроде разведки, на день — на два, но там почем знать, как все обернется: вдруг им повезет и они останутся работать на все лето.

Степа не прочь был вслух помечтать о предстоящем походе, но вдруг почувствовал запах горелого. Он поторопился снять подсохшие ломти хлеба и стопкой сложить их на обрывке газеты.

С голодным блеском в глазах Митя следил за ним и, поглядывая на ароматно пахнущий хлеб, глотал слюну:

— Давайте скорей! Жрать охота, аж в брюхе пищит, а вы все возитесь.

— Обожди. Небось не умрешь, — невозмутимо ответил Пашка, снимая пропекшиеся на огне ракушки и подкладывая на их место сырые.

Делал он это не торопясь, словно испытывая терпение товарищей. Но, видно, и ему стало невмоготу. Перевернув последнюю мидию и не дождавшись, когда она пропечется, он снял лист с камней. Митя поставил на огонь ведро с креветками и поспешил подсесть поближе к железному листу.

О, что это было за блюдо! Объедение! Душистые, подрумяненные ломти пшеничного хлеба и нежное, слегка присоленное и чуть припахивающее дымком мясо моллюска. Никогда в жизни Степа не ел ничего вкуснее.

Ему положительно нравится жить здесь. Нравится все. И почему это, когда он собирался ехать сюда, некоторые городские ребята говорили, что в деревне скучно? Ничего подобного, совсем не скучно. Сколько можно увидеть тут и пережить интересного только за один день!

Возле костра выросли три кучки перламутровых створок. На листе осталась только одна ракушка, самая большая, грязно-ржавая на вид и с такими безобразными наростами моллюсков, что Пашка и Митя не захотели ее взять. Степа узнал ее. Это была та самая мидия, о которую он обрезал палец. С минуту он колебался: выбросить или съесть. Уж очень она страшная. Но, вспомнив, с каким трудом она ему досталась, он решил ее съесть.

Степа старательно разжевывал невкусное, тягучее, как резина, мясо и хотел уже его проглотить, как вдруг что-то твердое скрипнуло на зубах. Он выплюнул на ладонь недожеванную мидию, разорвал волокна и вытащил белый шарик величиной со спичечную головку.