Потом на манеж выскочил спотыкающийся клоун. Ботинки у него были, как длинные крокодильи морды. Голые пальцы торчали наружу. Он шел, раскачиваясь, с ящиком для инструментов в руках. Потом стал возиться с опорой шатра, и в какой-то момент показалось, что сейчас все упадет. Публика вскрикнула. Кое-кто встал и принялся протискиваться к проходу. Но тогда пришел директор цирка и стал кричать на клоуна, который только кланялся и пятился, и показывал пальцем. Директор приказал ему немедленно починить палатку.

—  Augenblicket — ja! — крикнул клоун и снова поклонился.

Я узнала его, и меня как обожгло. Если он меня узнает — это конец. Вдруг он понял, кто взял его деньги?

Когда он посмотрел на меня, прятаться за маму было поздно. Она засмеялась и подтолкнула меня.

— Он тебя имеет в виду! Он хочет, чтобы ты ему помогла!

Я встала, как лунатик, и вдруг навстречу мне протянулся лес рук, готовых помочь выбраться на манеж.

Луч прожектора чуть не ослепил меня, но клоун взял за руку и подвел к опоре.

— Ты починяйт, да?

Он указал под самый купол, и народ взвыл от хохота. Может быть, они смеялись надо мной, потому что вид у меня был растерянный и глупый.

Клоун вытянулся, показывая, что он слишком короткий и не дотягивается. Потом указал на свои плечи, как будто я могла вот так запросто взять и забраться. Странное дело — у меня получилось. Он схватил меня, и я вмиг очутилась у него на плечах. Он держал меня за ноги, и мне казалось, что это нормальное дело — стоять вот так.

Потом он подошел к опоре, я вытянулась и толкнула ее. Раздался щелчок, и шатер снова стал ровным и красивым. Публика аплодировала и смеялась.

Спрыгивая с плеч клоуна, я успела почувствовать запах грима на его лице. Оно было красное, с черными кругами вокруг глаз и большим красным ртом. Один глаз подмигнул мне.

До самого конца представления я думала о том, почему клоун выбрал именно меня. И почему он так подмигнул. Он что, знал?

Когда появился верблюд, меня затошнило. При виде двух покачивающихся горбов — как лодки в шторм — легче мне не стало.

Девушка в розовом трико приказывала верблюду ходить разными кругами — то шире, то уже. Множество маленьких пуделей описывали вокруг верблюжьих ног восьмерки. От всего этого у меня разыгралась морская болезнь. Я чувствовала, что надо срочно встать и выйти.

— Я сейчас, — сказала я маме.

— Пойти с тобой? — прошептала она.

— Нет, — ответила я. Соседи зашикали.

Я только и успела забежать за вагончик. Там меня долго и чудесно рвало. Чудесно было то, что больше не надо сдерживаться. Очень приятно. Казалось, что если от всего избавиться, то можно будет жить дальше. Пока я не огляделась по сторонам. Неподалеку стоял клоун и смотрел прямо на меня. И я не могла сдвинуться с места. Приросла к земле. Он затушил сигарету и подошел ко мне. Крокодильи морды хлопали на ходу, он не улыбался. Угольно-черные глаза смотрели на меня.

— Как ты? — спросил он, уже без своего циркового акцента.

— Простите, — сказала я, потому что не могла думать ни о чем, кроме пятисотенной купюры, украденной из бумажника. — Я не нарочно, — добавила я.

— Жаль, что тебя тошнит, — сказал клоун. — Хочешь воды?

— Спасибо, — согласилась я, чтобы избавиться от него. Секунды мне хватило бы, чтобы сбежать оттуда. Кажется, он понял, о чем я думаю, и сказал:

— Стой здесь и не уходи!

Я кивнула и не посмела ослушаться. Скоро он вернулся из вагончика со стаканом воды.

— У тебя хорошо получилось, — похвалил он, и я чуть не подавилась.

— Некоторые дети неуклюжие и глупые — а ты нет!

— Спасибо, — ответила я. — За воду.

— Теперь все в порядке?

— Да, — сказала я. — Кажется, все нормально.

— Тогда возвращайся быстрее, пока все не пропустила! — сказал он, подмигнув, и я исчезла за десятую долю секунды, не больше.

Мама встретила меня с облегчением.

— Как ты? — прошептала она.

— Хорошо, — сказала я.

После скучного номера с двумя лошадьми, которые только и делали, что оставляли кучки навоза на манеже, снова появился клоун. У него были совок и мешок, и он стал убирать навоз, но каждый раз, когда он собирался бросить навоз в мешок, тот сворачивался, и все падало мимо. Он прикрикивал на мешок, но ничего не помогало, тот сворачивался, стоило клоуну повернуться к нему. Директор цирка вошел и закричал на клоуна:

— Jezt! Augenblicklich! Idiote! Verstehstdu?

— Verstehe, — крикнул клоун в ответ и случайно махнул совком так, что навоз полетел прямо в лицо директору. Публика завизжала от радости, словно каждый только и мечтал забросать директора навозом. Тот кричал и бранился, пытаясь избавиться от комков. Красный занавес приоткрылся, и на манеж вышли еще три клоуна. Их я тоже узнала. Это были акробаты, которые натянули красные парики и огромные штаны на подтяжках. В руках у них были ведра с водой.

— Duschen! — крикнул один из них и вытянул перед собой шланг с чем-то вроде лейки на конце. Тогда первый, в крокодильих ботинках, улыбнулся и радостно повторил:

— Duschen ja! Sch nja! Duschen ja!

Он закрыл глаза, как будто ему уже было жутко приятно, а другие стали взбираться друг на друга. Из шланга на клоуна полилась вода: прямо в широкие штанины, выливаясь наружу внизу. Публика кричала и визжала. Клоун стал мокрый и липкий, остальные бродили вокруг, черпали воду и поливали друг друга.

— Помогите! Не умею плавать! — орал тот, что дал мне стакан воды и у которого я стащила пятьсот крон. Три других клоуна исчезли, а он все лежал на животе и загребал руками грязь. Потом директор снова стал кричать и браниться, и клоуна в крокодильих ботинках закатали в ковер и унесли.

15. Все еще тошнит

Всю ночь мне снились гадкие сны, а утром я проснулась совсем больная. Вряд ли кто-нибудь захочет слушать, как меня рвало, так что я не буду рассказывать. Но рвало меня примерно как слона, которому очень, очень плохо. Мама не пошла на работу, хотя, наверное, было бы легче, если бы она ушла. От ее вопросов легче не становилось. Она спрашивала, не произошло ли за последнее время чего-нибудь необычного. Не боюсь ли я кого-нибудь.

— Лучше рассказать мне, чем лежать в одиночку и мучиться, — сказала она.

Она сидела на краешке моей кровати, добрая и мягкая, как бархат, и хотелось, чтобы мне снова было три года, чтобы я заплакала и рассказала, почему съела все печенье.

Но мне было не три года. И печенья я не ела.

Я бросилась в туалет, где меня еще раз основательно прополоскало.

Вечером следующего дня я села на велосипед и медленно поехала к цирковому шатру. Не то чтобы мне очень гуда хотелось. Я мечтала, чтобы там никого не оказалось. Чтобы они собрались и уехали на два дня раньше. Конечно, Глория расстроилась бы, если бы не смогла посмотреть представление, но дело было серьезное.

И все-таки я туда поехала. Почему? Как-то тянуло. Я не могла остановиться.

Лошади и верблюд паслись, привязанные к колышкам. Среди вагончиков играли дети, а взрослые отдыхали, развалившись в пластиковых креслах. Был такой теплый вечер, когда кажется, что уже наступило лето, хотя на самом деле даже весна еще толком не началась.

С другой стороны шатра кто-то что-то заколачивал. Ритмичный металлический звук. Я поехала туда, как будто невидимая рука потянула велосипед за руль.

Клоун склонился над железной опорой и вбивал ее в землю большой кувалдой. Это уже были не трюки. На нем был рабочий комбинезон, и когда он встряхивал головой, капли пота летели в разные стороны. Рядом стояли двое других — их я тоже узнала, они были акробатами и клоунами, которые носили воду. Все трое улыбались мне.

— Тебе уже лучше? — спросил тот, у которого раньше были ботинки с крокодильими мордами, а теперь, конечно же, нет.