Глория посмотрела на меня.

— Почему мне это приснилось? На самом деле все было не так.

— Сны — странная штука, — сказала я. — Они просто снятся, и все.

— Но все казалось таким настоящим… словно все было как в этом сне, а вовсе не так, как я помнила.

— Но это было так давно, — больше мне ничего не пришло в голову. Глупые слова. Как будто неважно, как все произошло, потому что это было так давно.

— Как ты попала в Швецию? — спросила я после молчания.

— Сначала я была в каком-то детском доме. Они звали меня сопливой цыганкой, и я сбежала. И как-то попала сюда.

— Сюда?

— Да… в Швецию. А может, и детский дом был в Швеции. Я не знаю. Вокруг были леса. Поэтому я и сумела сбежать. Сначала бродила на свободе, было лето, черника и малина. Я даже силки пыталась делать, чтобы раздобыть мяса. Но у меня, конечно, ничего не получалось.

Представить это было нетрудно. Как Глория бегает среди деревьев и ищет что-нибудь съедобное. Надеется, что кто-нибудь попадется в силки.

— Ты когда-нибудь была по-настоящему голодной? — спросила она.

— Да, — сказала я. — Почти каждый день.

Она засмеялась.

— Когда я попала в ту семью в Сконе, я была кожа да кости. Они меня удочерили.

— Они были добрые?

— Как с настоящей дочерью.

— А где они теперь?

— Умерли, конечно. И дома их больше нет. Теперь там большие многоквартирные дома. Я была там и видела, я знаю.

— Почему ты не завела себе мужа и детей?

—  Завела?Как можно завести…

— А ты хотела бы детей, если бы… если бы ты встретила… подходящего человека?

— Нет, не думаю, — сказала она и достала вышитый платок. Высморкалась. Потом положила в рот лимонную карамельку. Долго перекатывала ее во рту, а потом сказала:

— К тому же, я так никого и не встретила.

Она засмеялась и посмотрела на меня.

— Наверное, я слишком трусливая для любви.

Мне хотелось, чтобы она объяснила, почему трусила и сколько для этого нужно храбрости. Для любви, то есть.

Наконец, я рассказала про папино письмо. И про фотографии. И про первую неделю каникул, которую мы с Заком должны провести у него.

— Поезжай! — решительно сказала она.

— Ни за что! Он на нас наплевал…

— Сколько у тебя пап?

— Один. Да и тот…

— И у меня был один. Только один. И я по нему скучаю. Хотя иногда и сердилась на него.

— Он тебя бил?

— Случалось. А твой папа тебя не бил?

— Не думаю. Когда он сбежал, мне было шесть лет.

— Это, конечно, ему простить нельзя. Что он сбежал. Это хуже, чем пощечина.

— Теперь у него двое новых детей вместо меня и Зака.

— И ты их никогда не видела?

Я потрясла головой. Глаза у нее заблестели, и она спросила:

— Ты иногда думаешь о папе?

— Я не хочу о нем думать!

— Но ведь думаешь иногда? И сны видишь?

Я кивнула и уставилась в пол.

— …я не хочу видеть его мерзких детей!

— Никто не может тебя заставить. Ты большая и сильная, у тебя свои ноги — тебе и решать, куда идти.

Я подняла на нее глаза. На ее усталое лицо падал свет из окна. Я знаю, так бывает. Один кошмарный сон может испортить целый день.

— Слышишь? — сказала она, когда я собралась уходить. Она приставила ладонь к уху и прислушалась к звукам с улицы.

Наверное, музыка доносилась с пустыря. А может быть, из какого-нибудь телевизора.

Но я промолчала.

— Ты же не забыла? В воскресенье? Ты и я.

Я, конечно, ничего не забыла. И не стала говорить, что сначала иду в цирк с мамой. Наверное, Глория расстроилась бы, если бы узнала.

14. Про ботинки-крокодилки

Мама спросила у Зака, не передумал ли он и не хочет ли с нами, но Зак только фыркнул:

— В этот вонючий цирк!

И мы пошли вдвоем. Мама нарядилась. По-моему, она была очень красивая. Она завила волосы и шла широким, веселым шагом.

Я косилась в сторону дома Глории — не очень-то хотелось, чтобы она меня заметила.

— Как там Мират? — спросила мама. — Давно к нам не заходили твои друзья.

— Они скучные, — ответила я. — Я с ними больше не дружу.

— Да? А с кем ты теперь дружишь?

— Да почти ни с кем.

— Может, с кем-то, кто живет в том доме? — она с таинственным видом махнула в сторону подъезда Глории.

Я не ответила, и мама продолжила:

— Ты часто выходишь из того подъезда.

— У нас в классе новая девочка, — пробормотала я и сама не поняла, почему я не говорю все как есть. Но рассказать про Глорию было бы так сложно.

— Новая девочка? Здорово. Как ее зовут?

— Глория, — сказала я.

— Глория? Как красиво. Откуда она?

— Из Румынии или вроде того.

— Приводи ее в гости!

Я пообещала, хоть и знала, что никогда этого не сделаю.

— А лучше, — мама просияла, — забеги к ней и спроси, может, она пойдет с нами в цирк? Ее я тоже приглашаю.

— Нет, — быстро сообразила я. — Сегодня вечером она собиралась к своим родственникам в… Сёдертэлье!

Мама немного удивилась. Наверное, я слишком быстро ответила. Но вот мы прошли дом и вошли в тоннель под шоссе, и она уже забыла про новую девочку. Я пожалела, что использовала имя Глории. Как будто я почти предала ее. Но придумывать что-то другое было поздно. Я надеялась, что мама скоро все забудет. Иначе мне придется сказать, что мы поссорились, что я ненавижу эту девочку и больше не хочу с ней разговаривать. Тогда мама спросила бы, почему мы поссорились…

Похолодало, и небо было бирюзовым, как порой на картинках. На цирковых флагах на вершине шатра блестело несколько звезд.

Карусель уже работала, и автодром тоже. Вокруг ходили люди с облачками сахарной ваты. У входа в шатер выстроилась очередь.

— Я не была в цирке с самого детства, — сказала мама с блеском в глазах. Иногда к нам приезжал цирк-шапито, как этот, но нечасто, ведь мы жили высоко в горах, а дорога туда была крутой и извилистой. Когда мы слышали, что приближается цирк, все дети высыпали на дорогу, чтобы помочь толкать повозки. Иногда нам разрешали помогать ставить шатер и все остальное.

Я попыталась представить, как мама выглядела в те времена, когда жила среди высоких гор.

— Ты была примерно как я? — спросила я.

Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась, и тут подошла ее очередь покупать билеты. Пока мы шли ко входу, она снова посмотрела на меня и засмеялась.

— Мой папа звал меня Адрианом, а не Адрианой. Он, наверное, думал, что я больше похожа на мальчика, чем на девочку. У меня были такие же длинные ноги, как у тебя, и каштановые волосы. А может, и глаза те же, и рот.

Она обняла меня и провела рукой по моим непослушным волосам.

Когда мы нашли свое место в шатре, до начала представления еще оставалось немного времени, но прожекторы над манежем уже зажгли, и еще играл небольшой цирковой оркестр.

— Я вспомнила, — сказала мама. — Ее звали Сильва! Что с ней сейчас, интересно…

— Какая Сильва?

— Мы были одногодки. Она приехала летом с цирком, а на зиму осталась жить у нас. Мы стали лучшими друзьями, но весной ее родители приехали и забрали обратно в цирк. Я только и ждала, что наступит осень, и цирк закроется на зиму. Моя мама тоже думала, что Сильва приедет и снова будет жить с нами. Но она не приехала. Выпал снег, и через неделю я поняла, что она не приедет совсем. Что же с ней стало…

На мгновение мне показалось, что мама говорит о Глории. Глория и цирк-шапито!Потом я посмотрела на маму и поняла, что по сравнению с Глорией она очень молодая. Так что Сильва была другим человеком, и все-таки — как похоже! И потом я подумала, что в мире, наверное, полным-полно Сильв и Глорий — и, наверное, всегда было полно.

И вот началось представление. Я узнала акробатов, я видела, как однажды вечером они возвращались с тренировки. Но тогда они были потные и усталые, а теперь сияли, такие красивые в сверкающих трико и с сияющими улыбками.