Во второй половине следующего дня мы продолжили полет.

На глазах происходили перемены.

Светлая зелень цюрихского аэродрома сменилась темными массивами увядших лесов, поблекших полей и оголенной земли. Кое-где угадывались извилистые нити больших и малых рек. Иногда все это безмолвие застилали низко плывущие облака. Оставалось уже немного до места назначения, и это чувствовалось по температуре в самолете — ноги, одетые в лыжные добротные ботинки и шерстяные носки стали мерзнуть, а в иллюминаторах появились плохо различимые снежные лысины.

А вот и что-то похожее на аэродром и службы. Самолет совершает круг и идет на посадку, все ближе становятся земля и люди. Мы прильнули к иллюминаторам, стараясь угадать место посадки. Вот, наконец, и она — долгожданная Москва…

И вместе с этими словами в своем сознании, слышу крик ребят с противоположного борта:

— Ребята, смотрите, нас встречают! Вон, видите, «воронок»? Это за нами.

Что-то сжимает сердце. А самолет действительно подруливает к «черному ворону» и останавливается.

Собираемся к выходу, забираем вещи и ждем, когда откроется дверь самолета.

Наконец! Дверь открылась. Вплотную к двери примкнут трап, а второй конец его упирается в раскрытую дверь «черного ворона».

Внизу у трапа офицер госбезопасности с бумагами.

— Выходить будете, как записаны в списке. Отвечайте каждый свое — Фамилию, Имя, Отчество, год рождения, — обратился офицер к стоящим у трапа.

— Анкудинов, — назвал он первую фамилию…

Все шесть человек сошли по трапу в машину. Произошла маленькая заминка о чем-то переговорили с офицером Хоминский и Смиренин, а потом я услышал фамилию Иванова и свою. Павел сел в этот же «воронок». Затем и моя очередь.

Когда я вошел в машину, мне было трудно сориентироваться, куда я попал. Мы прилетели в Москву в шестом часу вечера, — уже темнело, — и в машине было трудно разглядеть ее содержимое. Это я понял позднее. С двух сторон были встроены боксы, — по четыре с каждой стороны. Затем из коридора в общее отделение, примыкающее к шоферской кабине, шла дверь, в которую арестантов заталкивали по необходимости — человек 20–25. Наш багаж попал в эту общую кабину, в нее же сели Хоминский и Смиренин, а мы оказались запертыми в боксах.

Меня запихнули в бокс в неудобном положении — спиной к двери, и, чтобы мне было удобнее, я должен был развернуться на 180°, чтобы согнуть колени и принять сидячее положение. В боксе была лавка, и она позволяла ехать в этом ящике сидя. Самое же гнетущее впечатление на меня произвела обивка. Неизвестному садисту, создавшему этот «собачий ящик-конуру» пришла в голову идея продуманного издевательства и психического воздействия с первых же минут пребывания в боксе на состояние арестанта. Все стороны ящика были обиты оцинкованной жестью, отчего создавалось впечатление, что тебя поместили в цинковый гроб, а в зимних условиях от жести исходил еще и леденящий холод.

А мысли с тревогой и страхом дорисовывали уже картины следующего акта возмездия, наговаривая растерянному сознанию, — «все это по собственной воле и желанию», «каким же нужно было быть дураком, чтобы поверить в эту бессовестную ложь и проглотить хорошо сработанную „наживку“»?

О несанкционированных расправах чекистов я был уже наслышан, неудивительно, что в сознании складывался именно такого рода исход теперешнего положения. Где же находится это место приведения приговора в исполнение? И никто ничего не узнает о том, что не был убит, прошел через войну и плен, вернулся в Союз.

«Какой идиот! Дурак безмозглый! Осел патентованный!»

Тем временем, после долгого перетаскивания вещей и разговоров, показавшимися для меня вечностью, заработала машина, в щели пробрался запах бензина. Кто-то, тихо переговариваясь, прошел через узкий коридорчик и затих в общем отделении.

Машина тронулась, раскачиваясь на кочках и ухабах; мы выезжали, вероятно, на шоссе и скоро почувствовали ровную дорогу. Поехали быстрее. Кругом стояла тишина, нарушаемая ритмом работы мотора, было похоже, что в машине в эту минуту нет ни единой человеческой души.

Ехали мы долго. Я не представлял, где именно мы совершили посадку, как далеко от аэродрома Москва. Но вот и первые признаки московских улиц — трамвайный скрип и лязг, сигналы машин, разговоры людей, знакомые звуки городской жизни, а вокруг кромешная мгла ящика.

Куда нас везут, где находимся мы сейчас?

По усилившемуся шуму было похоже, что мы где-то в центре. Да, кажется, я не ошибся. Машина вскоре остановилась, а затем, после коротких разговоров, куда-то заехала, и вскоре по голосам стало ясно, что из машины выводят людей. Снова все стихло.

Через несколько минут открылась дверь и моего бокса, мне предложили перейти в общее отделение.

Там уже находились Павел, Владимир Иванович и Смиренин. Кроме наших чемоданов здесь были вещи подполковника и майора. По всей вероятности, для них это была удобная возможность перевезти в «воронке» свой багаж и самим добраться домой.

— Ну, теперь поехали, — сказал Хоминский офицеру, и мы повернули назад к воротам.

Мне показалось, что мы заезжали на Лубянку, чтобы оставить там Анкудинова и его группу. Ехать стало свободнее и настроение изменилось. Из зарешеченных окошечек машины были видны уличные фонари, свет от них то освещал, то прятал во тьму по-зимнему одетых прохожих, следы снега на улице, по дыханию прохожих угадывалась ранняя для этой поры года холодная ночь.

Водитель, похоже, торопился к месту следования — в сторону Курского вокзала, где рядом Астаховым Мостом находился лагерь для интернированных граждан. Это сказал Владимир Иванович на вопрос: «Куда мы едем и как долго будем здесь находиться?»

Тяжелый камень, придавивший непомерным грузом при встрече в аэропорту, как будто, полегчал.

Во тьме слабо угадывалась плохо освещенная территория лагеря. Только у ворот свет, пробивающийся через окна проходной, освещал ближние постройки.

— Вот и приехали… А нам еще добираться до дома. Ты, Петр Петрович, не беспокойся, все будет в порядке. Вряд ли вас задержат здесь. Думаю, к Новому году будете уже дома. Всего доброго, до свидания.

Мы вышли из «воронка», забрали вещи и с дежурным пошли в лагерь.

Владимир Иванович и Смиренин, успешно завершив операцию по доставке изменников Родины в Союз, с полным удовлетворением выполненной задачи, навсегда исчезли из нашей жизни.

Часть пятая

В ОРГАНАХ ФИЛЬТРАЦИИ

ПФЛ № 174 у Курского вокзала

По плохо освещенной территории мы прошли мимо одноэтажных построек, похожих на административные помещения, а потом нырнули в темноту и остановились у деревянной лестницы, уходящей на второй этаж.

— Мы пришли, поднимайтесь наверх, здесь будете жить, — сказал сопровождающий и первым стал подниматься по лестнице.

Вместе с ним вошли мы в просторное, но низкое помещение, из которого исходил запах сырого непроветриваемого подвала. Маленькая тусклая лампочка еле-еле освещала пространство и двухъярусные нары посередине, на которых могли разместиться вповалку человек пятнадцать. На нарах какое-то подобие матрацев.

Когда я сбросил мешок и дотронулся до матраца, я понял, что там когда-то была солома, которая из-за давности, а также из-за числа людей, переспавших на ней, давно превратилась в труху. От матрацев исходила затхлая вонь, а в голове родилась мысль: «Как же здесь спать.» Еще не успели выветриться недавние условия жизни в Швейцарии.

— Чтобы вещи были целы, — обратился к нам сопровождающий, — рекомендую завтра же сдать в каптерку. Вы будете здесь до тех пор, пока вас не оформят в рабочую группу. Сейчас уже поздно, и поэтому ужина не будет. На довольствие вас поставят завтра. Завтрак начинается в семь, заканчивается в восемь.