Изменить стиль страницы

Он не был крупным — на двадцать сантиметров ниже меня и костлявый. Он не обрадовался; я подозревал, что ему не очень хочется звонить инспектору и объясняться с ним.

— Дайте мне его номер, — сказала Эмма, вынимая свой мобильный телефон.

Сержант решил, что так будет лучше. Он продиктовал номер. Эмма набрала его, а я подошел к белому констеблю.

— Давай помогу с носом, — предложил я.

Он отступил на шаг назад.

— Да я тебя посажу, мать твою… — Он прикусил язык и посмотрел на Эмму.

— Как тебе угодно.

— Инспектор? — заговорила Эмма в трубку. — Это Эмма Леру. Я стою на дороге возле Клазери с двумя вашими подчиненными, которые уверяют, будто вы приказали им следовать за нами.

Она замолчала и стала слушать. До меня доносился приглушенный голос Патуди, напряженный и сердитый, но слов разобрать я не мог.

— Кто? — спросила она наконец довольно озабоченно.

Разговор стал односторонним. Время от времени Эмме удавалось вставить слово или обрывок фразы:

— Но как, инспектор? Я не…

— Это неправда!

— Почему вы нам не сообщили?

— Да, но у одного из них сломан нос.

— Нет, инспектор. Вы сами сегодня утром ничего мне не сказали, заявив, что это в интересах следствия.

— Я уверена, что мы выживем и без вашей охраны.

— Спасибо, инспектор! — Последние слова она произнесла тем же ледяным тоном, как когда Волхутер назвал ее Эммочкой. Она протянула свой мобильник чернокожему сержанту. — Он хочет поговорить с вами.

— Видимо, кое-кто очень злится на меня, — сказала Эмма, когда мы ехали по направлению к Белой реке. Я понятия не имел, что сказал Патуди сержанту. Разговор велся на сепеди. Когда он наконец завершился, чернокожий сержант оглянулся в сторону рощицы и крайне недовольным тоном заявил:

— Вы должны уехать!

Сейчас Эмма сидела на пассажирском сиденье БМВ, подняв колени и обняв их руками.

— Вот что сказал Патуди. Есть люди, которые прослышали о том, что Якобус — мой брат и что я привезла с собой адвоката, который поможет ему выйти сухим из воды. Представляете? Он сказал, что ходят всевозможные слухи и он волнуется за нашу безопасность. Согласно одной сплетне я знаю, где находится Якобус. Кроме того, я якобы хочу переложить вину за убийства на других. Что я заодно с «Могале» пытаюсь отозвать земельный иск. Я спросила, кто распускает такие слухи, и он ничего не мог мне ответить. Но он — единственный, кто знает, зачем я здесь.

И еще все люди, которые присутствовали в полицейском участке в Худспрёйте. О них она, кажется, совсем забыла.

Эмма сердито покачала головой и посмотрела на меня.

— Леммер, ну почему все обязательно так получается? Почему в нашей стране столько ненависти? Когда мы стронемся с места? Когда мы наконец придем к тому, что не будем смотреть ни на расу, ни на цвет кожи, ни на происхождение, а только на поступки?

Когда мы все станем либо одинаково богатыми, либо одинаково бедными, подумал я. Когда у всех будет одинаковое количество земли и недвижимости. Или когда ни у кого ничего не будет…

Оказалось, она еще не закончила.

— Но что толку беседовать с кирпичной стеной? Вы наверняка подписали какое-то соглашение, которое запрещает вам говорить на подобные темы. — Она в досаде всплеснула руками. — Леммер, что вы за человек такой?! Вы всегда такой надутый или это просто я вам так не нравлюсь? Наверное, после всех важных персон, которых вы охраняли, я кажусь вам очень скучной особой.

Я подозревал, что по-настоящему она огорчилась из-за того, что ее смышленость и изобретательность не принесли ожидаемых результатов. По большому счету они не подействовали ни на Патуди, ни на Волхутера, ни на меня. Добро пожаловать в реальный мир, Эмма!

— Я рад, что вы злитесь, — сказал я вслух.

— Не надо меня опекать. — Она опустила ноги, отвернулась от меня и стала смотреть в окно.

Я постарался говорить повежливее:

— Чтобы выполнять мои обязанности, я должен сохранять дистанцию. Это один из основополагающих принципов моей профессии. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли; ситуация у нас необычная. Обычно телохранитель даже не едет в одной машине с клиентом; мы никогда не едим за одним столом и никогда не беседуем на посторонние темы.

Я мог бы многое порассказать ей о первом законе Леммера!

Понадобилось некоторое время, чтобы она переварила мои слова. Потом она снова повернулась ко мне и спросила:

— Вот, значит, какой вы придумали предлог! Профессиональная дистанция! Да за кого вы меня принимаете? Леммер, у меня тоже есть клиенты. Я вступаю с ними в профессиональные отношения. Когда мы работаем, это работа. Но они тоже люди. И я склонна считать их людьми и уважать их за их человеческие качества! Иначе в моей работе просто нет смысла. Вчера ночью, Леммер, мы не работали. Мы сидели за столом, как два обычных человека, и…

— Я не говорю, что…

Но ее уже понесло. От злости голос ее сделался низким и отрывистым.

— Знаете, Леммер, что плохо? Мы живем в век мобильных телефонов и коммуникаторов, вот что плохо. Люди надевают наушники, и каждый живет в своем узком мирке и не хочет слышать других. Каждый хочет слушать только свою собственную музыку. Мы сами отрезаем себя от мира. Нам наплевать на других. Мы возводим стены и ставим решетки, наш мир становится все меньше и меньше, мы живем в коконах, прячемся в тесных сейфах! Мы перестали разговаривать; мы больше не слышим друг друга. Мы едем на работу, каждый в своей машине, в своей стальной раковине, и не слышим друг друга. Я не хочу так жить. Я хочу слышать людей. Я хочу знать людей. Я хочу слышать вас. Не когда вы изображаете сильного и неразговорчивого тупицу. Я хочу видеть в вас человеческое существо. У которого есть биография. Мнения и планы. Я хочу узнать их и сравнить с собственными — и, если надо, изменить свои мнения и планы. Как еще смогу я вырасти? Вот почему люди становятся расистами, сексистами и террористами. Потому что мы не разговариваем, не слушаем, потому что мы не знаем, мы живем только в наших собственных головах. — Ее речь была беглой, она ни разу не сбилась, не оборвала фразы. Когда она закончила, то снова раздосадованно всплеснула маленькими, красиво очерченными ручками.

Пришлось признать, что она почти тронула меня. На секунду мне захотелось уступить искушению и сказать: «Вы правы, Эмма Леру, но это не все». Потом я вспомнил: когда речь заходит о людях, я — последователь философской школы Жан-Поля Сартра. Поэтому я просто сказал:

— Вы не можете отрицать, что моя профессия немного отличается от вашей.

Она медленно покачала головой и в отчаянии пожала плечами.

Почти час мы ехали молча. Мы пересекли Белую реку, проехали через Нелспрёйт, затем за окнами замелькал величественный ландшафт — горы, красивые виды и извилистая дорога, которая шла вверх по нагорью к Бадпласу, ко входу в Национальный парк «Хёнингклип». Никаких резных порталов для туристов, простые ворота в сетчатой ограде да маленькая вывеска с названием заповедника и номером телефона. Ворота оказались заперты.

Эмма позвонила по номеру, написанному на вывеске. Ответили не сразу.

— Мистер Моллер?

Очевидно, владелец подошел к телефону сам.

— Меня зовут Эмма Леру. Мне бы очень хотелось побеседовать с вами о Коби де Виллирсе. — Она помолчала, послушала, потом сказала: — Спасибо, — и отключилась. — Сейчас он кого-нибудь пришлет, и нам откроют ворота, — раздраженно пояснила она.

Десять минут мы прождали молча; наконец, из-за поворота выехал пикап. Из него выпрыгнул молодой человек, белый, косой на один глаз. Он сказал, что его зовут Септимус.

— Дядя Стеф в сарае. Следуйте за мной.

— Ах, дорогая моя, должен честно вам сказать, что он не похож на Коби, — извиняющимся тоном произнес Стеф Моллер, мультимиллионер, возвращая Эмме фотографию. Он держал ее осторожно, за уголок, чтобы не запачкать грязными пальцами.