— Поворачивайте, поворачивайте! Мы окружены. Быстро назад, в ущелье!

Конечно, Виннету или я поступили бы на его месте по-другому, но испуг от такого неожиданного нападения в опасном месте отнял у него способность к размышлению. Он помчался галопом назад, а его люди последовали его примеру. При этом одни пытались обойти других, всадники сгрудились в дикой толчее; каждый стремился как можно скорее добраться до ущелья. И в эту толпу нихоры посылали из леса пулю за пулей. Это была настоящая бойня. Потому апач выскочил из леса на открытый простор и, взмахнув ружьем, прокричал:

— Не стрелять, не стрелять! Виннету приказывает вам!

По счастью, его вид убеждал подчиненных ему воинов сильнее, чем прежние слова; стрельба стихла. Но последствия слишком поспешной атаки, казалось, невозможно было поправить, могольоны уже проникли в ущелье.

Что же делать? Когда Виннету спросил себя об этом, бегство врагов уже стало захлебываться; они не могли двигаться ни вперед, ни назад, и была на то причина.

Когда я со своими нихорами достиг опушки леса, то остановился лишь на несколько минут. Я прислушивался к происходящему наверху. Не было слышно ничего. Тогда шесть форейторов по моему оклику свернули в ущелье, а за дилижансом последовали воины.

Стенки ущелья были сложены из слюдистых сланцев; они сходились так близко, что, пожалуй, иной раз места хватило бы лишь двум верховым, ехавшим рядом. Но так было на самых тесных участках; значит, для дилижанса оставалось достаточно простора. Зато булыжники, усеивавшие дорогу, доставили нам немало хлопот. Среди них часто попадались большие камни, о которые могли поломаться колеса. Этого следовало избегать. Мы резво направились в гору и, как я заметил впоследствии, одолели уже половину пути, когда я услышал наверху выстрелы.

— Вы слышали? Стреляют! — крикнул я форейторам. — Сражение начали, не подождав нас. Подгоните лошадей! Сейчас нужно ехать галопом!

Они подстегнули своих лошадей шпорами, а я хлестнул нагайкой по коренникам, и те побежали во всю прыть. Старая колымага наклонялась то вправо, то влево, а временами взлетала как зверь, прыгающий с камня на камень. Левой рукой я крепко держался за высокое сиденье, и мне стоило больших трудов не вылететь оттуда, к тому же этой же рукой мне приходилось держать поводья; правой я размахивал нагайкой.

В это время перед нами раздался многоголосый вопль. Я взглянул вверх и увидел всадников, сгрудившихся перед нами в ущелье. Это были убегавшие могольоны.

— Дальше, дальше! — закричал я форейторам. — Не останавливайтесь же! Проезжайте через толпу!

Парни, громко вопя, погнали своих лошадей вперед. До сих пор, на хорошей дороге, лошади повиновались; но теперь им слышался позади шум и грохот старой колымаги, добавьте к тому же удары, получаемые ими, шпоры, вопли — они перепугались и неудержимо ринулись вперед, не обращая внимания на препятствия. Столкновение было неминуемым. Кто выдержит? Кого отбросит назад, нас, пробиравшихся снизу, или могольонов, мчавшихся сверху и, значит, обладавших большей мощью?

Наконец передовые лошади обоих отрядов столкнулись; дилижанс остановился.

— Вперед, вперед! — закричал я. — Бейте по их лошадям прикладами ружей!

Могольонам нужно было лишь подстрелить наших передних лошадей, но они об этом не подумали. Позади был враг, а впереди — свой собственный дилижанс с чужими всадниками и белым кучером, который вел себя как полоумный, — тут они и потеряли несколько драгоценных секунд. Шесть моих нихоров послушались моих призывов; они скинули с плеч свои ружья и, вытянув их вперед, стали колотить ими все, до чего могли добраться; их собственные лошади, покрывшись пеной, проталкивались вперед; я изо всей мочи ударил коренников; дилижанс покатился дальше; могольоны развернулись и, взвыв, подались назад. Мы — следом, не оставляя между ними и собой ни дюйма пространства. И мы победили; живой таран сделал свое дело. За дилижансом следовали нихоры; они кричали и ревели изо всех сил.

Дилижанс достиг того места, где ущелье переходило в плато. Одним взглядом я окинул картину боя. Слева под деревьями отряд апача, сам он вышел из леса, оглянулся на нас, держа в руках Серебряное ружье — по ту сторону плато другой отряд нихоров на скалах; вблизи от меня и передо мной — враги, тесно сгрудившись, оцепенело, с ужасом, глядели на дилижанс. Этим следовало воспользоваться.

— Стойте! Задержитесь здесь и никого не пропускайте! — крикнул я, обернувшись назад, а в следующее мгновение шесть форейторов вслушивались в мою команду: — Вперед, все время вперед! Напрямик, в самую их середину!

И нам удалось прорваться! Мы втиснулись в беспорядочную толпу могольонов, рассекли ее, пробили себе дорогу. Я, конечно, рассчитывал на замешательство этих индейцев, но чтобы они совсем не подняли бы против нас оружие — это я полагал невозможным. Вопя, они отступали слева и справа, минуя дилижанс, даже не пытаясь остановить его. Это происходило почти рядом с каньоном. Наши перепуганные лошади легко могли увлечь нас к краю пропасти и сорваться туда! Но шестеро нихоров были настолько хорошими наездниками, что даже сейчас им удавалось сдерживать своих лошадей.

Так пробивались мы сквозь толчею врагов, снова смыкавшуюся за нами; меня они ничуть не беспокоили, я лишь все время подстегивал обеих моих лошадей. Тут… ах, тут кто-то, ехавший почти последним, замер на своем коне и широко раскрытыми глазами уставился на меня. От неожиданности он был словно парализован. Я узнал его — это был Крепкий Ветер, их вождь.

— Налево, по ровной дороге; остановитесь наверху, у скал! — крикнул я своим шестерым форейторам.

Быстро перебросив правой рукой поводья через железный крюк, левой я схватил свой штуцер и спрыгнул с высоких козел в тот миг, когда дилижанс рванул налево. Я коснулся земли не только ногами, но и руками, однако быстро выпрямился, одним прыжком очутился перед вождем, схватил его коня за уздцы и потянул вверх. Тот подался назад — резкий взмах, и, когда он снова наклонился вперед, я сидел позади вождя на крупе его коня, который позади дилижанса метнулся с нами обоими через плато влево. Такого вождь не мог ожидать; но у него хватило духа схватиться за свой нож; ружье у него выпало. Он пытался ударить меня спереди, но ему не удалось это, ведь я, закинув свое ружье за спину, высвободил руки и так энергично схватился за его шею всеми десятью пальцами, что он опустил руку с ножом, а затем бессильными руками провел по воздуху. У него перехватило дух.

С момента, когда я вместе с дилижансом достиг плато, до этого момента, конечно, прошло не более минуты. Не верилось, что в подобном положении все может совершиться за минуту. Могольоны позади меня завопили от бешенства, увидев похищение своего вождя; нихоры, находившиеся в лесу и на скалах, завопили от восторга, а я — о, я сам был не очень-то обрадован. Я удерживал вождя за шею, мое ружье болталось и било мне по уху; конь совсем растерялся, в чем я его, впрочем, не мог упрекнуть; он метался то вправо, то влево, вставал на дыбы, пытался нас сбросить, и я ничего не мог с ним поделать, ведь вождь выпустил поводья, они волочились по земле, я же сидел так далеко позади, что не мог вдеть ноги в стремена; это была настоящая жокейская акробатика, только труднее и опаснее, чем, например, в цирке. Мне не оставалось ничего другого, как сбросить вождя. Он расстался со стременами так же легко, как с поводьями; я потянул его в сторону и постарался перебросить одну из его ног на другую сторону, мне хотелось, чтобы он тихо выскользнул из седла; если б я вышвырнул его, он переломал бы себе кости. Он потерял сознание, тяжело повалился на мою правую руку, и, когда я нагнулся вперед, чтобы другой рукой приподнять его левую ногу, лошадь, еще более встревоженная этим непривычным движением, сделала резкий прыжок в сторону, и оба мы слетели на — увы! — каменистую здесь землю.

Я пролежал несколько мгновений точно так же неподвижно, как и он; затем попытался подняться. Я чувствовал себя так, словно крыло ветряной мельницы зашвырнуло меня через Эльберфельд [107]и Бармен; в голове у меня гудело уж не меньше двадцати пчелиных ульев, а перед глазами мелькало столько сполохов, что в Лапландии [108]лишь за десяток лет и увидишь. Я, наверное, поломал себе все, что мог.