— Не вздумай подражать, — сказала мама, — не позорь меня перед учителями.

— Ты не слышала его песен, а говоришь! — возмутился я.

— Мне незачем их слушать, — спокойно ответила мама. — Посмотри, сколько стиляг развелось! Круглые двоечники. Стыдно смотреть: штаны в обтяжку, галстук в попугаях.

— Мама…

— Не проси, — строго обрезала мама. — У меня нет денег. Все. Садись за уроки.

Я не добился благосклонности Дины, но зависть и интерес к американскому сопернику остались.

Когда в СССР появился журнал «Америка», я не пропустил ни одного номера. Красота пейзажей, бытовые зарисовки, исторические справки — все это будоражило воображение.

А потом был американский писатель — фантаст Рэй Бредбери. Я был так взволнован свежестью его автобиографической повести «Вино из одуванчиков», что снял тридцатиминутный мюзикл по этой повести — свой режиссерский диплом. Создавая на экране чужое, я вживался во все детали, чтобы сделать чужое своим. «Вино из одуванчиков» — это повесть о детстве. Об американском детстве. О детстве, много более светлом и здоровом, нежели мое собственное.

Итак, внутри меня росла Америка, но не реальная Америка, не та, что огорчает меня сегодня. В моем сердце расцветал поэтический образ страны невиданных возможностей, страны бесконечного процветания. Мне казалось, что на противоположной стороне глобуса нет лжи и лицемерия, что там повсюду голубое небо, яркие краски, энергичная музыка.

Эстафету растущего интереса к Америке подхватила любовь к Наташе. Затем мне приоткрылись голливудские горизонты, контракт со студией «20–й век Фокс». Началась работа над сценариями, съемка фильмов.

Рассказывая о годах, проведенных в Америке, я не раз давал оценку некоторым аспектам американской жизни. Но многое осталось за пределами рассказа. Чтобы компенсировать это, я дополню картину описанием бурных стихий: негритянского бунта в 1991 году, лесных пожаров в Малибу и нортриджского землетрясения в 1994 году.

Однажды ночью за превышение скорости полиция решила остановить автомобиль, которым управлял негр по имени Родни Кинг. Несмотря на сигналы полиции, Кинг продолжал движение, не снижая скорости и кидая автомобиль из стороны в сторону. Наконец полиции удалось перекрыть нарушителю путь. Из автомобиля с недовольным видом выдвинулся громила водитель, явно под наркотиками. В подобных случаях полиция приказывает лечь на землю. Родни Кинг приказу не подчинился. Это взбесило полицейских, и они принялись колотить негра дубинками. С налитыми кровью глазами, полуневменяемый громила негр упрямо держался на ногах. В конце концов сопротивление могучего негра сломили. Такое в Америке случалось не раз. Но не всегда действия полиции снимались на пленку. Какой‑то любитель исподтишка включил камеру как раз тогда, когда полиция перестала уламывать негра словами и пустила в ход дубинки. Я видел эти кадры не раз. В течение нескольких месяцев, изо дня в день повторялось избиение Кинга на телевизионном экране, терзая душу и возбуждая естественный протест: сколько же можно бить бедного негра? Родни Кинг уже весело гуляет по Лос — Анджелесу, пьет, курит, прихватывает на ночь проститутку — гермафродита, а по телевидению его все еще нещадно бьют. У негров особые счеты с полицией. Они возмущены тем, что полиция придирается именно к ним, останавливает, проверяет документы — просто так, на всякий случай. Полиция объясняет свои действия предусмотрительностью, ведь из ста преступлений в городе восемьдесят семь совершаются чернокожими. Как бы там ни было, страсти по Родни разгорелись во всю мощь. За пару синяков, полученных в ту памятную ночь, хулиган, наркоман и бездельник выставил городским властям счет в несколько миллионов долларов за побои и унижение. Сделал он это, разумеется, по наущению ловких адвокатов, борцов за права черных.

К судебному процессу было приковано внимание не только негритянского населения, практически вся Америка ждала приговора над расистами — полицейскими.

Несмотря на то что полиция имела основания для задержания Родни Кинга, она не имела никаких прав применять столь грубые меры, как битье по спине, шее и рукам. Главному полицейскому чину города Даррелу Гейтсу пришлось подать в отставку. Но этого было мало. Черные жаждали физической расправы над провинившимися полицейскими, они жаждали возмездия, реванша. В день обнародования приговора на городской площади стихийно (?) собралась многотысячная толпа негров. Ждали жестокого, тюремного приговора. Но суд, состоявший в основном из белых присяжных, принял решение освободить полицейских из‑под стражи, не применяя к ним никаких санкций, кроме служебного порицания и штрафа. Раскаленная до безумия толпа взорвалась. Чернокожие стали бить стекла, ломать и крушить все на своем пути. К бушующей толпе стали присоединяться тысячи и тысячи негров. Сначала это было чистым выплеском эмоций, но скоро стало заметно, что действиями толпы кто‑то руководит. Как оказалось, многочисленные гангстерские группировки города заранее продумали тактику действий. В разных концах города одновременно вспыхнули сотни пожаров. Но как только пожарные бросались их тушить, они попадали под обстрел черных снайперов. Чтобы защищать пожарных, полиции пришлось занимать позиции у горящих точек. А в это время, пользуясь тем, что полиция отвлечена пожарами, бунтовщики принялись громить витрины магазинов. Начался дикий грабеж. Негры и латиноамериканцы (мужчины, женщины, дети) бросались в проемы витрин и растаскивали все, что попадалось под руку, уносили даже холодильники. Вертолеты с телекамерами кружили над городом, освещая развивающиеся события. Негры стали атаковать белое население. Так, буквально на наших глазах (жители Лос — Анджелеса не отрывали глаз от экрана телевизоров) они остановили грузовик, выдернули из кабины водителя по имени Реджиналд Деми и избили его камнями до полусмерти (много больней, чем Родни Кинга). Интересно, что, когда впоследствии состоялся суд над неграми, которые это сделали, активисты черных заняли миролюбивую позицию. «Незачем разжигать ненависть между людьми!» — разумно провозгласили они, и на суде дело обошлось тем, что перед изуродованным до неузнаваемости Реджиналдом Деми бандиты просто — напросто извинились. Никаких претензий (попробовал бы он!), никаких миллионов за избиение, никаких тюрем. В то время как Родни Кинг оказался удачливей и выиграл все, чего добивался. Вообще, этот Родни обошелся Лос — Анджелесу в несколько миллиардов долларов, если принять в расчет восстановление города после бунта.

Город горел сотнями пожаров. Если бы в те дни было ветрено, Лос — Анджелес сгорел бы дотла. К счастью, стояла тихая погода, и дым пожарищ черными свечками вздымался к небу. Полиции не хватало. Грабежи распространились на десятки километров. Город кишел грабителями, как муравьями. Без всякого стеснения и страха люди сновали по раскуроченным магазинам, загружали доверху свои машины, отвозили награбленное домой, тут же возвращались и снова бросались в проломы. Я видел лица этих грабителей. В них совсем не было злобы или остервенения. Они с удовольствием таскали громоздкие коробки, пакеты, ящики. Смеясь, они пробегали мимо беспомощно стоявших полицейских, которым не под силу было унять людской водопад, низвергавшийся из разверстых стен и окон. Некоторые мародеры не стесняясь давали интервью.

— А что я, хуже других, что ли? — говорили они. — Все берут, и я беру.

— Но ведь это все не ваше! — пытался внушить журналист.

— Будет наше! — весело неслось в ответ.

Среди тысяч пострадавших владельцев магазинов нашлись и свои герои. Одна корейская семья, все — от мала до велика — вооружились пистолетами, ружьями и гранатами и не подпускали грабителей к своему дому. Большинство же оказалось менее воинственным и поплатилось за это.

С балкона нашего дома на Васанта — Уэй город был виден как на ладони. Огни пожарищ стали приближаться к голливудским холмам, то есть к нам. По нашей тихой улочке с бешеным ревом пронесся автомобиль без крыши, битком набитый неграми. Они внимательно присматривались к местности. По — видимому, то были разведчики, готовившиеся распалить костры у подножия знаменитых белых букв. Я спустился вниз, развернул шланг и стал обливать стены дома мощной струей воды, надеясь, что мокрое дерево не так‑то легко будет поджечь. Ни у меня, ни у Наташи не было оружия, чтобы противостоять вооруженным до зубов неграм. Ночь была чрезвычайно тревожной. Я провел ее у входной двери, прислушиваясь к подозрительным звукам и движениям и беспрерывно поливая деревянные стены. Наташа то и дело спускалась ко мне.