За первым ударом посыпались другие, кровь потекла ручьями, заливая все тело, а вновь обращенный бичевник, победоносно подняв вверх голову, с умиротворенным лицом, с улыбкой на губах начал петь…
Это послужило как бы сигналом и примером. Со всех сторон начали выбегать люди. Некоторых остановила семья, другие, не вполне уверовавшие сами, останавливались посреди дороги, но многие добежали до места, где стоял вождь, и начали себя истязать.
Бася, дрожа от волнения, смотрела на них и плакала; она несколько раз порывалась броситься и, наконец, как будто принужденная и толкаемая какой-то неопределенной силой, побежала, держа в одной руке приготовленную плеть, а в другой разрывая сверху до низу платье, висевшее на ней, как мешок, и сбрасывая его с себя.
Белые плечи, на которых были видны засохшие рубцы, оставшиеся от прежних добровольных наказаний, вновь обагрились кровью.
– Бася! – начали кричать в толпе.
Муж ее, Фриц Матертера, до сих пор очень мало интересовавшийся ею, вдруг объятый стыдом и какой-то тревогой, бросился за ней, чтобы ее потянуть обратно, но было слишком поздно…
Толпа задержала его на месте. В то время, когда все это происходило на рынке, в окне дома Вержинека стоял король, прибывший секретно, в сопровождении своих придворных, числом около пятидесяти.
Друзья короля старались уговорить его отказаться от желания видеть это зрелище, которое могло скверно повлиять на его и без того мрачное расположение духа. В особенности сопротивлялся этому Кохан, который заботился о развлечениях для короля и избегал того, что могло Казимира опечалить и раздражить. Легко было предвидеть, что такое зрелище наведет короля на горькие размышления. Кохану не удалось убедить короля отказаться от своего желания, поэтому он отправился вместе с ним, пригласив с собой ксендза Яна, настоятеля бенедиктинского монастыря в Тынце, ставшего недавно любимцем короля.
Ксендз Ян был человек незаурядный и в тяжелые минуты служил утешителем и исцелителем. Несмотря на положение, занимаемое им в ордене, несмотря на монашеский устав, которому он должен был подчиняться, он был больше придворным и светским человеком, чем монахом и капелланом.
Родом из бедной семьи в Кракове, он выбрал духовную профессию в надежде, что с помощью протекции и связей своих родственников, ему в будущем удастся занять выдающееся место среди духовенства. Во время своего пребывания в Риме и в Болонье, где он проходил курс наук, юноша набрался легкомыслия в делах религиозных и вернулся оттуда с поверхностной шлифовкой, с запасом разных сведений, со знанием света и несколько испорченным, каким никогда современное ему местное польское духовенство не было.
По характеру своему он вовсе не годился в духовные; первые годы своей молодости он провел, как и все дворяне, готовящиеся быть рыцарями, на коне, на охоте и в веселом обществе. Его живой ум, большие способности, понятливость побудили его опекунов склонить его облечься в духовную одежду.
Но одежда и устав ордена не изменили страстной натуры человека. Вступив в бенедиктинский монастырь и сделавшись его настоятелем, ксендз Ян остался тем, кем был и раньше – душой и телом дворянином, предпочитавшим избранное придворное общество, развлечения, охоту, пиршества, остроты, музыку, светское пение молитвам, церковному пению и изучению светских книг.
Красивой наружности, молодой, здоровый, сильный, веселый настоятель тынецкий во время охоты и путешествий редко признавался в своей принадлежности к ордену.
Прежний строгий устав бенедиктинского ордена, несмотря на все усилия снова увеличить строгость и ввести реформы, потерял свой характер и стал слабым. Богатство ордена, наплыв туда чужеземцев, приносивших с собой чужие обычаи менее требовательные, но поощряющие к излишней роскоши, – все это изменило характер ордена, преданного ранее труду и науке.
Бенедиктинцы развлекались на все лады: охотой, музыкой, пиршествами, изящными искусствами; и лишь несколько старцев занимались наукой, проводя время за книгами, и очень мало было усердствующих в исполнении церковных обрядов.
Ксендз Ян жил в Тынце на широкую ногу, а так как такую же жизнь вели и другие братья, и он сквозь пальцы глядел на все творившееся в монастыре, то его все любили, и все ему сходило безнаказанно.
Краснощекий, с улыбкой на губах, стройный, всегда изысканно одетый, прекрасный наездник, неутомимый охотник, настоятель был остроумен и в обществе совсем забывал о своих духовных обязанностях.
Дом его был поставлен на княжескую ногу, и он славился своим гостеприимством. Никому там ни в чем не отказывали, а большие богатства ордена не давали ему чувствовать расточительности, с какой расходовали деньги.
Казимир, любивший общество людей с европейской шлифовкой и знакомых с жизнью Запада, привязался к настоятелю с первой встречи с ним, и они теперь подружились; аббат Ян сопровождал его на охоту, просиживал с ним до позднего вечера, рассказывал об Италии, Риме, Франции и Германии и о всех местах, где он бывал. Король, слушая его рассказы, оживлялся и часто приглашал его в Краков или сам ездил к нему в Тынец.
Ксендз Ян оказывал большое снисхождение всем слабостям короля и восхищался великими замыслами монарха, желавшего поставить свою страну наравне с другими европейскими государствами, и Казимиру это было очень приятно.
Он один не порицал никогда короля, все оправдывал, утешал его и ловко, разумно выбирал средства для того, чтобы его развлечь.
В споре короля с краковским епископом в деле отлучения настоятель, конечно, был на стороне Казимира и охотно помогал ему избегать тяжести интердикта. Не обращая ни на что внимания, ксендз Ян служил обедни, совершал другие требы и даже остроумно подшучивал над анафемой.
Когда король, грустный и удрученный, погружался в свои мысли, и Кохан не мог вывести его из этого состояния, он призывал на помощь ксендза Яна, которому всегда удавалось найти какое-нибудь развлечение, игру, чтобы вызвать улыбку на пасмурном лице короля. Одно появление аббата, которого при дворе все любили за его щедрость и простоту, приводило всех в хорошее расположение духа.
В делах серьезных, где дело шло о новых законах, о реформах, об инструкциях, главную роль играл ксендз Сухвильк, к которому король питал большое доверие; когда нужно было завести порядок в соляных копях Велички, в монетном дворе, когда дело касалось благоустройства городов и торговых сношений – Вержинек был правой рукой; в делах любовных Кохан служил посредником; в беседах с королем, устраиваемых для того, чтобы разогнать его мрачные мысли, на охоте, при устройстве разных рыцарских упражнений и игр ксендз Ян всем руководил.
Король не имел перед ним никаких тайн. Он больше всех соболезновал о несчастном браке Казимира с Аделаидой Гессенской, и настоятель даже готов был считать этот брак недействительным на основании некоторых церковных догм.
Когда король жаловался ему на судьбу, не давшую ему наследника, настоятель советовал вступить в другой брак при жизни жены, утверждая, что удастся добиться того, чтобы в Риме разорвали неудачно завязанный узел. Он приводил разные примеры, но король, однако, воздерживался поступить по его совету, опасаясь новой борьбы с духовенством в то время, когда первая еще не была окончена.
В деле ксендза Барички аббат утверждал, что Баричка сам виноват в своей смерти, позволив себе оскорбить королевское достоинство, оправдывая убийц и т.п.
Одним словом, никто не умел быть более снисходительным к Казимиру, чем он, и никто так ловко и искусно не умел убедить короля в неправоте его врагов.
Говорили о том, что Бодзанта несколько раз жаловался в Риме, но ксендз Ян предупрежденный об этом, посылал подарки и умел всегда оправдаться.
В тот день, когда король упорно настаивал на своем намерении пойти посмотреть бичевников, Кохан нарочно пригласил ксендза Яна, рассчитывая на его ловкость и остроумие, чтобы уничтожить то скверное впечатление, которое король вынес.