Моравец указал на эту яму, как на единственное, безопасное место для заключения Борковича, и Кохан решил поместить туда претупника, пока получится ответ короля. Моравец заявил, что только за эту яму он ручается, что пленник из нее не выберется, и никто туда не проникнет. Без всякого сострадания к Борковичу, его опустили на дно склепа, освободив его от веревок, и бросили туда немного соломы; Моравец тотчас же велел вытянуть наверх лестницу, закрыл железную дверь на замок и поставил там стражу. Десять дней прошло, пока получился ответ из Кракова. Там жалобы на Борковича, доказательства его измены, рассказы о злодеяниях, совершенных им, были так многочисленны и убедительны, нашлось столько людей, требовавших применения самого строгого наказания, что привезенный приговор гласил: – Уморить преступника голодом.
Приговор привез главный враг Борковича, Наленч, прозванный Грушей, жену которого Мацек изнасиловал и был причиной ее смерти. Он добровольно предложил свои услуги для приведения приговора в исполнение и получил словесное разрешение короля поступил с Мацеком по своему усмотрению.
Он то и распорядился, чтобы в яму ежедневно опускали охапку сена и кружку воды, словно животному, а не человеку. Сам Груша уселся у дверей подземелья и упивался стонами осужденного.
Хотя преступления, совершенные Мацеком, были многочисленны, и вина его была неимоверная, однако, находили такое наказание слишком жестоким, бесчеловечным, и ужас обуял всех, слышавших его стоны.
Боркович был человек крепкий и прожил гораздо дольше, чем предполагал его тюремщик. Он пил воду и грыз сухое сено; возможно что, когда Груша засыпал, люди из сострадания бросали в склеп кусочки хлеба. Прошла неделя, прошла и вторая, а из подземелья все еще доносились стоны и проклятья. Случалось, что наступила тишина, и Груша, желая удостовериться, жива ли еще жертва, окликал Борковича, который отвечал ему бранью и оскорблениями. Ежедневно повторялось одно и тоже и ежедневно палач надеялся на смерть преступника, которая освободит его от добровольно взятой на себя обязанности. Но Мацек все еще продолжал жить; лишь голос его, вначале сильный, становился слабее, более хриплым и менее выразительным.
На четвертой неделе Груша, слыша только тяжелое дыханье и бормотанье осужденного, спустился вниз с факелом в руках, чтобы посмотреть, что с ним делается.
Состояние узника было ужасное, но это не смягчило озлобленного тюремщика. Сгнившая и разорванная в куски одежда облегала тело, которое было покрыто ранами, лицо изменено до неузнаваемости, от голода руки были искусаны до крови. Он уже не мог ни встать, ни пошевельнуться, а лежал на мокрой земле, испачканной всякими нечистотами… Он с трудом переводил дыхание, но о сострадании не просил… Вероятно, он знал, что у Груши его не будет.
Кто знает, не надеялся ли он еще на спасенье извне, и не эти ли надежды поддерживали его силы?
На пятой неделе Груша, спустившись с факелом на дно, нашел своего врага неподвижно лежащим, с головой зарытым в солому, со слабыми признаками жизни.
Когда палач остановился возле своей жертвы и толкнул ее ногой, живой труп пошевелился, медленно с трудом приподнял голову и, устремив на него безжизненный взгляд, простонал:
– Ксендза!
– Тебе? Ксендза? Для того, чтобы избегнуть ада, куда ты предназначен? Собаке – собачья смерть! Погибай без утешения и без отпущенья…
Груша, проговорив эти слова, посмотрел на лицо Борковича, и жалость невольно овладела его сердцем. Шатаясь, как пьяный, он вскарабкался по лестнице на верх, и слезы текли из его глаз. Он послал за ксендзом. Исповедник, спустившись в склеп, после непродолжительного там пребывания, поднялся наверх, до того ослабленный видом мучений преступника и воздухом, которым ему пришлось дышать, что еле держался на ногах, и его должны были поддерживать, чтобы он не упал.
Сорок дней мучился Мацек Боркович, пока смерть не положила конец его страданиям.
Воспоминание о страшной смерти этого человека долго осталось в замке Олькуша, и фантастические рассказы о ней передавались из поколения в поколение.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
КОРОЛЬ ХЛОПОВ
День был весенний, но не веселая была весна в этот год, а такая же печальная, как и осень предшествовавшая. Господь как бы разгневался на Польшу и соседние государства и послал на них разные стихийные бедствия. Засеянные поля не дали урожая, луга и пастбища были выжжены зноем, дожди, град и бури уничтожили сады и огороды. Наступил голод с его спутниками – тяжелыми болезнями. Люди питались травами и древесной корой и погибали, извиваясь от мучительных болей или впадали в безумие. Деревни опустели, жители разбрелись, отыскивая пропитание и готовые отдать себя в кабалу за кусок хлеба, лишь бы избавиться от голодной смерти. Поля, леса и дороги были усеяны трупами, которыми питались хищные звери, собаки и вороны. Смрад от разложившихся мертвых тел отравлял воздух.
Люди пришли в отчаяние и ярость; из-за куска хлеба они убивали друг друга; толпы разъяренных, голодных людей шли в города, местечки, нападали на богатые дома, взламывали кладовые и амбары, грабили проезжих… Тревога и страх охватили всех, и всякий, имевший возможность, спешил удалиться в чужие края… Многие скрывались в богатые и укрепленные города, но и там, при большом скоплении голодного люда скоро наступал голод и появлялись болезни. В костелах служили молебны об избавлении от глада и мора, но Господь не внимал молитвам и не сжалился над страной. Чернь начала роптать… В это-то время толпы изнуренных людей с бледными лицами собрались около Боснии и Кракова, где им были предложены работы по прорытию канала, который должен был соединить эти обе местности. В других местах толпы народа работали над сооружением укреплений и городов, прокладывали дороги среди лесов и болот. Казимир умышленно придумывал разные работы, чтобы помочь бедному люду, и часто среди толпы в разорванной, ветхой одежде появлялся уже немолодой всадник, в густых волосах которого проглядывала седина, – и народ узнавал короля. Он лично хотел видеть, как идут работы, и убедиться в том, выдают ли им деньги, предназначенные к выдаче из государственной сокровищницы, как плату за их труд.
Рыцарство и шляхта снова начали роптать… Они находили несправедливым, что Казимир кормит голодных мужиков, а не поддерживает их. Тем, которые к нему обращались за помощью, он отвечал, что пользуясь достатком в течение многих лет, они могли кое-что отложить на черный день; бедный же люд, еле перебиваясь со дня на день, ничего отложить не мог, и поэтому он должен помогать тем, которые очутились в безвыходном положении. – Продайте лишние вещи, откажитесь от предметов роскоши, – говорил Казимир. – Я тоже готов нести жертвы, но только для тех, которым, кроме меня, никто не протянет руку помощи. Я не подаю подаяния мужикам… Я им даю возможность работать, проложить новые дороги, сухопутные и водные, а это послужит на пользу для страны и увеличит ее торговлю.
Когда однажды какой-то краковский дворянин, обиженный на короля, громко упрекнул его в том, что он дает гибнуть рыцарству и дворянам, а помогает только черни, король возразил:
– Вы правду сказали, но из этой черни, когда я пролью в нее свет и наделю достатком, я сумею сделать дворян и рыцарей, а между тем, если не хватит рук для обработки земли, которая служит кормилицей, и людей для занятий ремеслами и торговлей, которые обогащают страну, то я с одними дворянами и рыцарями ничего не поделаю…
На такое пренебрежительное отношение со стороны короля к сословию, которое считало себя выше других, оно ответило, дав ему прозвище "король хлопов".
Казимир на это не обижался, и он не скрывал того, что желает быть не только королем хлопов, но и их отцом, потому что его другие подданные не желают быть их братьями и не исполняют заветов Спасителя…
Как мы уже выше упомянули, Казимир задумал прорыть канал между Боснией и Краковом, где несколько тысяч рабочих рук могли применить свой труд. Среди этой толпы был заведен строгий порядок, как в муравейнике. Вблизи мест, где проводились работы, Казимир велел поставить шалаши и палатки, наскоро устроили хлебопекарни и бани… И в течение короткого промежутка времени кругом образовались небольшие поселки.