Ксендз Сухвильк, как потомок рыцарей, почувствовал себя обиженным.
– Милостивый король, – произнес Сухвильк, – из-за одной паршивой овцы не следует так строго судить все стадо.
– Если бы только была одна! – со смехом возразил Казимир. – Я знаю и чувствую, на кого я могу рассчитывать и кого должен опасаться… Кто, как не дворяне заставили меня заблаговременно обещать корону племяннику, который насулил им золотые горы?
Король вздохнул и, обращаясь к Сухвильку, шепотом проговорил:
– Одному Богу известно, что будет в будущем. Королева надеется стать матерью…
Сухвильк низко склонился перед королем, поздравляя его и, сложив руки для молитвы, произнес:
– Дай Бог, чтобы она родила наследника престола.
– И в такое время этот негодяй посмел клеветать на королеву, –запальчиво проговорил король, опять поддаваясь гневу, – ведь он этим бросает позорное пятно на колыбель моего наследника…
Ксендз Ян начал успокаивать короля и долго при нем оставался, пока ему удалось привести Казимира в лучшее расположение духа. Этому также содействовало сознание, что дело мести за оскорбленную честь передано в руки Кохана, а в его преданности, любви, храбрости и ловкости Казимир был уверен. Ксендз Сухвильк одобрил выбор короля и нашел, что лучшего нельзя было сделать.
Оставив короля, ксендз Ян счел необходимым повидаться с Равой, который, несмотря на то, что торопился, не успел еще выехать. В помещении королевского фаворита был страшнейший беспорядок: слуги суетились, связывая узлы, собирая оружие. Придворные приходили один за другим под разными предлогами, стараясь что-нибудь выведать. Кохан всем говорил, что его посылают в Прагу… Он не хотел, чтобы кто-нибудь догадался о цели его поездки. Всем, однако, казалось странным, что для сопровождения в безопасную Прагу он подбирает самых сильных и храбрых людей.
Увидев ксендза Сухвилька, входящим в комнату, он поспешно поднялся навстречу королевского советника и провел его в соседнюю комнату, где никого не было.
– На вас взвалили большую тяжесть, – проговорил ксендз Ян.
– Я себя не обманываю никакими ложными надеждами, – быстро ответил Рава, – я знаю, что рискую своей головой, но я должен убить его, потому что король приказал…
Он задумался и прибавил:
– Лишить его жизни – это еще ничего, но каким способом? Ведь его нужно наказать так, чтобы это навело страх на других изменников, которые осмеливаются посягать на честь короля. Я должен быть жестоким и буду.
– Но не через меру, – медленно проговорил ксендз Сухвильк. –Строгость наказания даст пищу для разных подозрений и заставит предполагать большее преступление…
– Большего уже не может быть, – быстро прервал Кохан. – Я знаю больше, чем королю известно… Негодяй замышлял измену, хотел опозорить нашу королеву, хвастался связью с ней… Разве этого мало?
Ксендз посмотрел на него серьезно и внушительно проговорил:
– Надо наказать, но не мстить, потому что месть доказывает личную обиду, а королевское достоинство должно быть настолько недосягаемо, что какой-нибудь негодяй не может его задеть.
Эти разумные слова были молча выслушаны Коханом и не произвели на него надлежащего впечатления. Его решение быть жестоким было непоколебимо. Любовь к королю, гнев его пана, свидетелем которого он был – все это делало его непреклонным. Но Кохан знал, что, несмотря на его горячее желание наказать негодяя и отомстить за короля, предстоявшая ему задача была очень трудна и нужно было много мужества для ее исполнения. Надо было торопиться и днем, и ночью ехать, чтобы добраться до Борковича раньше, чем до него дойдет весть о грозящей ему опасности.
К счастью при дворе ни о чем не догадались, и тайна осталась неразглашенной, так что Мацек, ободренный своим последним пребыванием в Кракове, вовсе не предчувствовал, что его опрометчивая болтовня так быстро и так далеко разойдется…
Он насмехался над королем и грубо высмеивал тех, которые напоминали ему об осторожности и сдержанности.
В то время, когда Кохан выехал их Кракова с намерением его захватить, Мацек как раз покинул Познань, где пробыл довольно долго, и в сопровождении многочисленных единомышленников направился в Калиш. Его что-то туда тянуло и, несмотря на свою болтливость, он никому не сказал о своих затаенных намерениях. Он надеялся, что калишский кастелян и небольшая стража, находившаяся в замке, сдадут ему город, или, по крайней мере, он найдет там какую-нибудь поддержку, чтобы им овладеть. Заняв Калиш, он рассчитывал оттуда открыто объявить королю войну, надеясь иметь дальнейший успех с помощью бранденбургцев…
Сразу начать с Познани он не решался и полагал раньше всего захватить Калиш. Люди, посланные им туда на разведку принесли довольно благоприятные известия: кастелян был обижен на короля и грозил местью, стража в замке была малочисленна.
Поэтому Боркович поехал в Калиш с самыми радужными надеждами. По дороге он останавливался у разных землевладельцев, многие из них выезжали к нему навстречу, и везде его хорошо принимали. Многие на него смотрели, как на своего будущего повелителя. Сила и значение его росли, а вместе с тем увеличивалась его дерзость…
Боркович шумно и весело доехал до Калиша и остановился в заранее приготовленном для него помещении. Часть дворни и сопровождавших его единомышленников он оставил по дороге, в имении знакомого, а сам приехал лишь в сопровождении нескольких слуг.
На следующий день после приезда в город Боркович узнал, что кастелян уехал из замка к себе в имение, находящееся на расстоянии нескольких миль от города, и скоро должен возвратиться.
Начальником стражи был некий Вильчура, старый воин, служивший еще при отце Казимира, человек простой, ничего не знавший о том, что делается на белом свете.
Мацек разузнал, что Вильчура происходит из старинного рода Напивонов, а так как его предки тоже происходили из этого рода, следовательно они были некоторым образом в родстве.
Староста постарался, чтобы сообщили начальнику стражи о его приезде и о желании с ним познакомиться, но старый воин ответил, чтобы Боркович первый к нему пришел, если ему желательно завести знакомство.
Мацек притворился, что ему ничего не известно о словах Вильчуры и на следующий день послал к нему своего старшего слугу с приглашением пожаловать на трапезу.
Посол возвратился с ответом, что старый воин принял его очень холодно, сказав, что ему некогда ходить в гости, что он слишком стар для этого, а если его господину угодно, то пусть пожалует к нему отведать его скромный стол.
Мацек любил хорошо поесть и не обрадовался такому приглашению. Хотя он и не был избалован изысканным столом, однако, даже во время путешествия привык ежедневно есть дичь, цыплят, молочные продукты, а тут он предчувствовал, что такой старый воин, вероятно, не требователен, ест тоже самое, что стража, и довольствуется ржаным хлебом с похлебкой из круп и куском тухлого мяса. Вначале Боркович рассердился на упорного старика, но рассудив, что ему ничего другого не остается, как уступить, он подкрепился у себя дома и отправился в замок в сопровождении двух верховых.
Это был в сущности не замок, а нечто в роде крепости, окруженной валами, рвами, частоколом, в которой было очень мало каменных зданий, а больше деревянных. Строительная деятельность Казимира пока еще не коснулась ее, но в ней уже намечен был ряд укреплений, которые должны были быть воздвигнуты. Несмотря на свой ветхий вид, этот замок несколько раз выдержал осаду крестоносцев.
Начальник стражи жил в маленькой хате, почерневшей от дыма, в которой стояло несколько скамеек и стол, а пол был просто земляной. Тут же рядом была и баня, откуда валил густой пар, закрывавший собою узкий вход в комнату.
Когда староста въехал на двор и громким, разбитым голосом начал спрашивать о Вильчуре, на пороге хаты, среди пара, валившего из бани, появилась фигура, при виде которой трудно было догадаться, что это начальник стражи.
Человек довольно высокого роста, худой, костистый, с длинной шеей, лысый, с короткой, седой бородой, с выдающимися скулами, одетый в кожаную куртку и такие же брюки, в простых смазанных сапогах, в плаще накинутом на плечи – стоял подбоченившись, прислушивался, присматривался и молчал. Лишь когда Мацек поднял большой шум, он зычным голосом рявкнул: