Так повелось испокон веков. Три с половиной тысячи лет назад египетские жрецы расправились с фараоном Аменхотепом IV, супругом незабвенной Нефертити, который провел реформы, угрожавшие, по их мнению, интересам государства и воле Амона-Ра. В заговор против Павла I была вовлечена чуть ли не вся знать, окружавшая трон, во главе с военным губернатором Санкт-Петербурга графом Петром Алексеевичем Паленом. По многим источникам, дело совершилось при молчаливом согласии наследника престола. Цареубийцы оправдывали себя тем, что "император, как Гарун аль Рашид, начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти. Если это время ужасного бедствия будет продолжаться, должно ожидать революции, произведенной чернью. Народная революция была бы у нас страшной. Она выдвинет миллионы Стенек Разиных и Пугачевых, превзойдет по жестокости все кошмары, затеянные чернью предместий Сен-Марсо и Сен-Антуан в Париже. Погибнет все дворянство, но и императорская семья будет уничтожена". Это предостережение графа Воронцова передавалось петербургской знатью из уст в уста, и участь Павла была решена.

Похожее случилось в феврале 1917 года, когда монархисты, не видя иного способа спасти существующий строй и продлить царствование династии Романовых, потребовали от Николая II отречься от престола и назначить регентом при малолетнем наследнике Великого князя Михаила Александровича. Николай, как известно, решил передать брату трон. Тот отказался, что расстроило планы сторонников монархии. Впрочем, согласись Великий князь, было бы уже поздно, революция надвигалась неотвратимо.

Словом, покопавшись в истории, всегда можно найти повод для параллелей, а может быть, даже и ответ на вопрос, почему августовский заговор потерпел фиаско. Объясняли это разными причинами. В первую очередь тем, что демократические реформы не прошли даром, в стране сформировались политические силы, полные решимости отстоять завоеванную свободу. Мужеством защитников Белого дома. Решительными действиями Президента России Ельцина и его сподвижников. Категорическим отказом Президента СССР Горбачева уступить требованиям заговорщиков и освятить своим авторитетом введение чрезвычайного положения. Отказом армии поддержать заговор. Негативной реакцией республик, опасавшихся потерять едва обретенную независимость. Неодобрением мирового сообщества.

Все справедливо. Но недостает еще одной причины, притом самой важной. Если бы введенные в Москву танки открыли огонь по баррикадам и были поддержаны атакой с воздуха, почти мгновенно все было бы кончено. Покорились бы и республики, о чем свидетельствует их осторожная реакция, явно рассчитанная на то, чтобы выиграть время, посмотреть, как будут развиваться события в столице Союза. Ну, а найдись смельчаки, зовущие к сопротивлению, на них быстро накинули бы петлю.

В печати приводились заявления офицера о том, что он и его солдаты были готовы выполнить любой приказ. Такого приказа не последовало. Главная причина провала августовского заговора в том, что у него не было признанного вождя, готового пойти до конца, взять на себя ответственность за кровопролитие. Ни один заговор никогда еще не увенчался успехом, если не находился человек, без колебаний отдающий приказ: "Пли!"

В этом отношении августовская авантюра не выходит из ряда известных истории заговоров. На ее примере повторяются и подтверждаются некоторые общие оценки этого феномена. Но есть у нее одна если не уникальная, то, по крайней мере, странная, крайне редко встречающаяся черта. Чем больше вникаешь в детали, тем поразительней представляется полное несоответствие между замыслом и результатом. В каждом заговоре есть тайна, это ведь по природе своей дело темное. Сговариваются не на публике. Тут, однако, совсем уж мистика, фантасмагория. Не просто провал, а какая-то фатальная катастрофа. Кажется непостижимым, как можно одним неосторожным движением разрушить сверхдержаву.

Впрочем, не потому ли, что она дышала на ладан, и гэкачеписты лишь ускорили неминуемый крах? Объяснение кажется резонным, тем более что в отечественной истории был схожий случай. Мятеж генерала Л.Г. Корнилова окончательно подорвал и без того ослабленные позиции Временного правительства, помог большевикам усилить влияние на массы и одержать победу в Октябре*. За этим последовали распад империи и Гражданская война. Но кому придет в голову утверждать, что выступление Корнилова, имевшее целью растоптать революцию и парадоксальным образом пошедшее ей на пользу, было, так сказать, подстроено большевиками. А вот в отношении августовского заговора есть и намеки, и открытые обвинения в том, что демократы коварно спровоцировали "несмышленышей"-гэкачепистов, пошли, так сказать, на небольшой риск, чтобы одним махом расправиться с компартией и установить свою диктатуру.

Да и те, кто не заходит в своих предположениях столь далеко, все-таки ломают головы над вопросом: почему последствия августовской авантюры столь исчерпывающим образом послужили целям, прямо противоположным намерениям заговорщиков? Если бы Шерлок Холмс или комиссар Мегрэ взялись расследовать это дело, руководствуясь классическим принципом следствия "qui prodest?" (то есть ищи, кому выгодно), то даже эти гении сыска встали бы в тупик.

Я изложу свою версию, но прежде стоит поделиться непосредственными впечатлениями, поскольку в те августовские дни мне пришлось быть близко к эпицентру событий.

Президент СССР имел обыкновение уходить в отпуск в августе и проводить его на Южном берегу Крыма. Одновременно он предлагал своим помощникам отдыхать в то же время. Санаторий "Южный", в котором находился я со своей семьей, расположен в нескольких километрах от государственной дачи президента в Форосе.

Горбачев привык интенсивно работать во время отпуска. В этот раз он писал статью, в которой хотел подвести итоги сделанного за годы перестройки. Параллельно готовилось его выступление на торжественной церемонии подписания нового Союзного договора 20 августа. На этот счет Михаил Сергеевич несколько раз звонил мне по телефону; последний такой разговор состоялся 18 августа в 15.50.

Сколько бы ни говорили о суевериях и предрассудках, даже самые отъявленные скептики не отрицают предчувствий. Выйдя в три часа дня прогуляться, мы с Примаковым, отдыхавшим в том же санатории, завели разговор об угрожающем поведении высших сановников, которые все более открыто бросают вызов президенту. Говорили, что нельзя проходить мимо провокационных высказываний правых депутатов и генералов, которые можно расценить как призыв к мятежу. Разошлись, условившись откровенно поставить эти вопросы перед президентом сразу же после подписания Договора.

Едва я вернулся к себе, раздался звонок. Михаил Сергеевич поинтересовался, есть ли у меня какие-нибудь новости, но я мог поделиться лишь впечатлениями от последних газетных публикаций. Затем он коснулся предстоящего своего выступления, сказал, что после подписания Союзного договора намерен посоветоваться с главами республик, с чего и как начать его воплощение в жизнь.

- Ты готов лететь со мной в Москву?

- Разумеется, - ответил я.

- Вернемся через два-три дня, успеем еще поплавать.

- А как ваша поясница? - спросил я, зная, что у него разыгрался радикулит.

- Да все в порядке. Анатолий (врач Михаила Сергеевича. - Г.Ш.) подлечил, так что я в полной форме.

Положив трубку на рычажок, я тут же поднял ее вновь, чтобы поговорить с Черняевым, который, как обычно, находился в командировке, помогая президенту во время отпуска. Гудка не было. Молчал и городской телефон. Может быть, обрыв? В конце концов всякое могло случиться на узкой полосе земли между морем и горами. Я взглянул на часы - ровно четыре. Подождем, когда связь восстановят. Однако прошел час, два, все оставалось по-прежнему. Начала зарождаться тревога. Она окрепла, когда мы узнали, что телефоны отключены во всем санатории.

Оставалось ждать, пока вернется Черняев. Обычно он приезжал к ужину, но вот уже 10, 11 часов, а его все нет. Для тех, кого интересуют психологические подробности, могу сказать, что в тот момент все еще не было у меня, да и у других, с кем пришлось общаться, мысли о государственном перевороте или внезапно начавшейся войне. Нет, в голову приходила возможность очередного стихийного бедствия или крупной аварии типа чернобыльской, которые могли изменить обычный порядок вещей и потребовать принятия чрезвычайных мер. В таком случае президент мог не отпустить Черняева, они были заняты какими-то спешными делами. Так или примерно так мы представляли себе ситуацию в затянувшихся до поздней ночи разговорах и тревожных раздумьях.