То счастливое время, когда семья только поощряла его беззаботность, не шло у него из головы, ибо в порыве щедрости отец семейства развязывал свой кошель и позволял деньгам тоже немножко повеселиться. Окна домика ярко светились, в камине плясал огонь, и на веселые людские лица ложился отсвет теплой комнаты и беззлобных шуток, — сколько зимних вечеров было озарено радостью летних дней …

Хоть жена оставила Натаниеля в трудную минуту и в тяжкой нужде, иногда она все же смягчалась и посылала ему по почте шиллинг, возможно, затем, чтобы напомнить, что если цыганка и ошиблась в дате его смерти, однажды ему все равно придется умереть.

Частенько Натаниель в порыве дружества обращался к солнечному лучу, который, он знал, был весь счастье.

— Приветствую тебя, слава Господня! — восклицал он, раскрывая объятья, и едва прикрытая грудь его совсем обнажалась. — Приветствую тебя, слава Господня! Как восхитительно двигаться в твоих ярких лучах; чего бы тебе стоило поговорить со мной, чтобы доказать свою любовь, ведь тогда целая вселенная восхищалась бы нашей беседой.

Натаниель не переставал надеяться на то, что когда-нибудь завлечет в свой домик — ибо Свет, казалось, всегда обещал ему, наравне с плотскими утехами, и более мирные, — юное создание из тех, что когда-то играли и резвились на ковре в его гостиной.

Свет не уставал повторять Натаниелю, что радости всегда есть место, доколе человек не умер. Он показывал ему разные знаки и чудеса, что сулили недурные развлечения. Натаниель видел, как самая темная ночь неизменно оборачивается днем, и даже после пасмурной зимней недели внезапно выглядывает солнышко и расцвечивает землю.

Никто другой не любил поболтать так, как Натаниель, который проводил бы целые дни в разговорах со своими соседями, если бы они ему это позволили, однако эти добрые люди никогда не забывали о том, что этакий бедняк, должно быть, только и думает, чтобы выпросить корку хлеба, или свечной огарок, или кусочек мыла, так что не успевал Натаниель приблизиться к ним, как они тоже начинали двигаться — но только в противоположном направлении.

Но Натаниель считал, что хоть соседи и не желают разговаривать с ним, у него достаточно других собеседников, и однажды утром, держа в руке сырой гриб, которым он собирался позавтракать, при взгляде в окно ему показалось, что солнечный луч сказал ему кокетливо в ответ на его рукопожатие: «Дорогой Натаниель, сейчас ты, должно быть, знаешь, что я — Истина, а Тьма — ложь. Мой цвет желтый, и придет день, когда я дам тебе женщину с золотыми волосами, ибо я знаю твои желания лучше, чем ты сам. Я дам тебе эту женщину, а вместе с ней — свадебный торт. Не забывай же зажигать по ночам свечу в окне».

С длинной и особенно мглистой ночью Натаниель Крю был не в ладах. Имей он достаточные средства, он держал бы зажженную свечу все темные часы напролет, однако позволить себе этого он не мог и, недовольно проворочавшись, покидал свою постель, распахивал окно и сердито обращался к тьме.

— Тьма, — говорил он, — будь добра помнить, что Свет — мой друг. Я не хочу знать тебя; у тебя нет своего цвета, ты вся в пятнах; ты — невыносимое отчаяние, и я не взял бы тебя в попутчики ни на минуту. Ты всегда оставалась моим величайшим врагом; твои есть холодное сомнение и серые краски. И однообразие, и неизменность, которые я не переношу. Ты подобна слякотному полю, ни коричневому, ни черному. Ты не веришь в счастье, поэтому и я не верю в тебя. Ты — величайший изменник. Любовь, которую ты терпеть не можешь, — этот живой пламень, возгорающийся в двух сердцах на вечное наслаждение, ты отдаешь Дьяволу. Дитя Света, Солнце, озаряет своим светом любовь, которую ты не переносишь. Божий лик пылает красным светом, и Он улыбается, и ангелы святые воспевают хвалу всякому желанию. Цикады стрекочут с ними, и птахи малые порхают…

Облаченный в лохмотья, бродил Натаниель целыми днями по полям и проселкам в неутомимых поисках добрых, хоть и дикорастущих, плодов земли и в ожидании — ибо Свет понуждал это его ожидание, — что когда-нибудь у ручейка или под сенью дерева его глазам предстанет та, что захочет стать его спутницей в увлекательных развлечениях.

Но, увы, сколь далеки были эти надежды от реальности, ибо девушки, коих встречал Натаниель, предпочитали осчастливливать других, а он, бедно одетый и одинокий, вместо нежных поцелуев получал от них комья грязи и камни, сдобренные таким словцом, от которого он весь заливался краской.

Такое грубое, гадкое поведение причиняло боль Натаниелю, который верил в то, что ничего дурного и уродливого, сопричастного тьме, не может найти себе места в душе хорошенькой девушки.

— Безусловно, — говорил он, едва унеся ноги от своих мучительниц через какое-нибудь пыльное или, наоборот, слякотное поле, — каждой девице должно принадлежать первому святому дню недели, дню солнца, когда всякая тьма становится забвенна, и царит только счастливая любовь…

И вот пришел сырой мрачный осенний день, когда Натаниель отправился собирать грибы. Он обошел все холмы, которые то погружались в туман, то оголялись под порывами морского ветра, относившего туман в сторону. Он продолжал свои поиски до тех пор, пока сырой туман не пробрал его до костей, и все, что ему удалось найти, еле-еле прикрывало дно его маленькой корзинки.

Наконец, он достиг широкой уединенной пустоши, на которой возвышались кучи камней, похожих на могильные надгробия. Неужели Свет предал его?

— Свет! — вскричал Натаниель, воздевая руки навстречу дождю, ибо туман обернулся холодным дождем, который заливался в его рукава. — Я питался надеждой на тебя так долго: неужто ты оставил меня? Я верил в тебя, я поклонялся тебе, я любил тебя, я всегда чувствовал, как надежда растет в моем сердце, словно милая птичка. Теперь я оставил всякую надежду.

И говоря, не заметил Натаниель, что дождь прекратился, луч света рассеял мглу и упал на него, и голос произнес:

— Не оставляй надеяться, Натаниель, и не забывай затепливать свечу в своем окне, ибо скоро гость явится к тебе.

Натаниель поспешил домой, но, увы! в своем темном доме он не смог отыскать ни свечи, ни даже лучины. Услышав слова своего друга, Натаниель больше, чем когда-либо, осознал, как необходима ему свеча. В тот день он не видел ни одной краски, а огонек свечи, как он знал, желтый. Кроме того, его надежда на приход гостя в тот вечер возросла как никогда, ибо по пути домой, проходя мимо дома священника, куда мясник как раз привез бараний окорок, он услышал, как горничная, принимавшая мясо, сказала, что встречается сегодня с одиноким мужчиной.

И обнадеженный Натаниель решил, что это его имела в виду бойкая девчонка. Звали ее Винни; у нее были темные глаза и озорной нрав. Мясник был ее друг — он был самый кровожадный из всех мужчин, которых ей довелось знать, — и сейчас Натаниель вообразил, что она заглянет к нему на огонек, если он только сможет найти свечу, чтобы указать дорогу к своему дому, но свечи-то он найти не мог.

— О Свет! — воскликнул Натаниель в глубокой печали. — Я прошу лишь свечу. Одна завалялась у меня под столом, но, кажется, ее съели мыши. Не будешь ли ты так добр одолжить мне еще одну, ибо тогда ко мне придет Винни, веселая, как воробышек. И увидев, как мы счастливы, сам Господь захлопает в ладоши.

Тишина была ответом Натаниелю. Только ветер стенал вокруг домика да дождь просочился сквозь дыру в крыше и теперь расплывался лужами на каменном полу.

Натаниель опустился на низкую табуретку; положив руки на голый стол, он опустил на них голову, прижавшись лбом к холодному дереву. Дрожь пробрала его во тьме.

В этот недобрый час на него нашло отчаяние, что, словно змея, выползшая из тинистых закоулков, проникла в дом через трещину в стене и свернулась вокруг сердца Натаниелю, уронившего голову на стол. Натаниель увидел самого себя со стороны — старик, убогий и несчастный, всю жизнь обманывавший себя тем, что Свет у него в друзьях.

И как только осознал Натаниель Крю, кто он такой, он почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. В комнату вошла Тьма.