Будучи старым христианином, он полагал, что они уже сосчитаны Тем, Кто не обращает внимание на вшей, но это не причина, почему бы их заново не пересчитать.
На следующий день, увидев, что Мери на дворе кормит ячменем кур, он поклонился ей и пригласил прийти к нему в амбар, где, как он выразился, он осчастливит ее, а заодно и себя; но Мери только взглянула на него с любопытством и в неожиданной спешке сбежала.
Тогда-то Джону Парди и пришла в голову мысль сосчитать морские волны.
Эта мысль понравилась ему. Тут-то он найдет счастье. Все одно считать волны лучше, чем считать крыс или волосы на голове замарашки Мери.
Той ночью Джон Парди счастливо спал в своей соломе и поднялся в бодром расположении духа, ибо никогда не был человеком, легко впадающим в отчаяние. Он вытряс перед амбаром остатки соломы из своих лохмотьев и, не обеспокоившись завтраком, немедленно отправился на берег моря.
На море дул свежий ветерок, когда Джон Парди достиг побережья. Солнце искрилось и сияло над голубыми водами, и Джон уселся на прохладные камешки в ярде-другом от воды.
Он насчитал уже пятнадцать тысяч — то самое волшебное число, до которого досчитал ангел, измеряющий своей тростью город Агнца, [2]— когда случилась очень странная вещь. Волны заговорили. Не каждая по отдельности, но все вместе они говорили в унисон, и речь их Джону было нелегко разобрать, ибо слова их были похожи на обычный шум и плеск. Но Джон Парди обладал быстрым умом и вскоре научился разбирать их.
Сначала волны говорили чуточку сердито, словно были недовольны похвальной попыткой их сосчитать.
— Ага! — бормотали они. — Хоть ваша идея сосчитать нас не очень-то нам по нраву, мы определенно считаем вас великим математиком, иначе бы вы никогда не пожелали взяться за такую докучную задачу.
— Я всего-то хочу быть счастливым, — объяснил Джон, — и, поскольку Мери не разрешила мне сосчитать ее волосы…
— Убогое сравнение, — проворчали волны.
— Нет, правда, — сказал Джон, — воды когда-то покрывали землю точно так же, как волосы покрывают Мери, хотя должен признаться, что поначалу я думал о том, чтобы сосчитать крыс.
— Не стоит о них, — сказали волны. — Раз вы поставили перед собой такую большую задачу, мы не возражаем против того, чтобы перекинуться с вами словцом, а также ответить на любой вопрос, который вы удосужитесь задать. Мы живем, мистер Парди, так долго в нашей вечной красоте, мы веками качаем бесчисленные айсберги и громадные корабли, мы играем с морскими змеями и чудовищными китами, мы лениво перекатываемся по громадным пустынным пространствам, где обитает Бог. Мы разговаривали с Ним, а ныне мы хотим поговорить с вами. Нам вообще-то совсем не стыдно признаться в том, что даже в компании Господа мы чувствовали себя печально и одиноко, так что порой выбирались на берег посмотреть, что там происходит, докатываясь небольшими пытливыми волнами до мелей Вестминстерского залива. Там мы играли с голыми ступнями ребятишек, банановой кожурой и бумажными билетами, какие покупают курортники, чтобы прокатиться на аттракционах. Но есть ли у вас какой-нибудь вопрос к нам?
— Благодарю вас, волны, — ответил Джон. — Я воспользуюсь предоставляемой возможностью. Не будете ли вы так добры ответить, почему мой брат Джеймс, владелец бакалеи и исправный прихожанин, вынужден держать на дворе такую злую собаку?
— Ваш брат Джеймс, — ответили волны, — страшится двух вещей — смерти и потери состояния. Он верит, что если он будет молиться и петь в церкви, смерть решит, что он хороший человек, и оставит его в живых, а если он станет держать злую собаку, к нему во двор не заберутся дети, чтобы что-нибудь украсть.
— Но разве Иисус не говорил, — спросил Джон Парди, — возлагая руки на детей: «Ибо таковых есть Царство Небесное»? [3]
— Говорил, — согласились волны, — но церковь научила Джеймса думать иначе.
— А сейчас, — сказал Джон, — я хочу спросить вас о моем брате Уолтере. Скажите, почему он взялся за вилы тогда, перед свинарником, и погнал меня прочь?
— Любовь к свиньям заставила его это сделать, — ответствовали волны.
— Спасибо, — поблагодарил Джон. — Я обеспокою вас еще одним вопросом. Отчего кошачьи объедки в той миске, что моя сестра Агнес поставила под кухонный стол, так горчили, когда я их попробовал?
— Ваша сестра, — отвечали волны, — часто видела через трещину в стене, как вы встаете на колени перед миской, словно желая от нее отведать.
— Даже в амбаре, среди крыс, джентльмен может проголодаться, — отвечал мистер Парди, краснея.
— Так ваша сестра Агнес и решила, — заметили волны, — и потому подсыпала в миску мышьяку.
— Мне и вправду было очень худо тем вечером, — вспомнил мистер Парди, — и я провалялся в амбаре весь следующий день, пока крыса не выгнала меня, укусив за ухо.
Волны так развлекли Джона Парди своими ответами, что он громко рассмеялся, катаясь по камешкам туда-сюда и выказывая свое веселое настроение.
— Кто бы только поверил, — воскликнул он, — что пятнадцать тысяч волн, которые разговаривали с Богом, так много знают о нашей маленькой семье!
— Ваш счет, мистер Парди, — сказали волны, — довольно далек от истины. Нас гораздо больше. И почему бы нам не знать о подобных пустяках? Ибо все, что сотворено Господом, представляет интерес, и нет ничего настолько малого, чтобы в нем не была сокрыта хоть какая-то истина.
— Но взгляните, — закричал Джон Парди, — вот передо мной один из вас, зеленый вал, что медленно поднимается, словно нежная грудь девушки, когда она встречает своего возлюбленного. Он движется вперед без страха, растет выше и выше, и вот уже он увенчан белым гребнем, вот нахлынул, разбился у моих ног, исчез. Воистину эта вал умер по-мужски и больше не восстанет.
— Вы не правы, — сказали волны, — ибо, не успев разбиться и пропасть, он соединился с необозримыми водами всех океанов. Через пару миллионов лет — что это время для нас? — эти капельки воды соберутся вновь, поднимутся, покатятся вперед и летней ночью разобьются о гренландское побережье — но ни одно создание человеческое этого не увидит. Несмотря на то, что мы, волны, столетиями лежим в пучине вод, так глубоко, что ни один человек не подумает, что мы когда-либо восстанем, точно как вся жизнь поднимается к поверхности снова и снова, пробуждаясь каждый раз от сна, глубокого, как вечность, так и мы поднимаемся из глубин над своими собратьями — подчиняться ветрам, узреть небеса, лететь вперед, стремительно передвигаясь, завершить наш бег, разбиться и вновь опуститься на дно. Мы, волны, знаем, что вы, люди, — другое море, где каждое живое существо — маленькая волна, которая поднимается на миг, а потом разбивается и умирает. Для нас радость, когда мы разбиваемся, для вас — когда вы рождаетесь, ибо вы еще не достигли тех возвышенных отношений с Господом, которые даруют величайшее счастье в разрушении.
— Меня заинтересовали ваши речи, — сказал Джон Парди, — и я почти готов присоединиться к вашему веселью; но скажите — если я приду к вам, то будет ли даровано мне то же наслаждение в уничтожении других, каковое я буду испытывать от уничтожения самого себя?
— Вы можете потопить корабль, — ответили волны, — а если повезет, то превратитесь в приливную волну, которая затопит целый город.
Джон Парди вошел в море.
Собака и фонарь
Жила когда-то на свете умная собака, которая каждый день сопровождала своего хозяина, пастуха, в поля. Там пес честно трудился, присматривая за овцами и повинуясь приказам своего хозяина.
В юные годы обучением пса занимался его отец, чудесное животное, о котором пастух был самого высокого мнения, и когда старый пес умер, мистер Поуз взялся воспитывать собаку сам.
Иной раз доброму пастуху приходилось немного ее наказывать, хотя и случалось это нечасто, однако пес обнаружил такую старательность, что вскоре стал великим искусником по части приведения овец в загон, даже когда они забредали далеко в холмы.