Размышляя так, он смежил веки.

Мысли утрачивали стройность, логическое уступало место подспудному, причинно-следственные связи размыкались и смыкались в новых сочетаниях…

Обнаженный, в колючем терновом венце, он был прикован к груди утеса-великана. Тучки небесные проплывали над его головою в неведомые дали. Шумел, низвергаясь, бурный Аракс. Человек в наброшенном на лицо черном капюшоне возлежал на устланном коврами подиуме. Правой рукою он гладил перья огромного смердящего орла, левой — охорашивал шерсть матерого вонючего волка. Замотанные в звериные шкуры не мужчины не женщины, изготовив дубины, ждали только команды, чтобы пустить их в дело. Человек в черном капюшоне вытянул ногу в английском рифленом ботинке. Пощады ждать не приходилось. Такую обувь носил только Аренский… Заиграла музыка, по-видимому, патефонная пластинка. Вагнер, «Гибель богов». Человек взмахнул руками, и тотчас страшная свора с ревом, воем и клекотом бросилась на распятого. Сейчас он будет безжалостно растерзан, и останки его пожрут кровожадные твари… но что это?! Белый Всадник! Струящиеся по ветру просторные одежды! Вздымающийся и разящий врагов трезубец Георгия Победоносца!.. Поверженная нечисть распростерта и бездыханна, ее предводитель, скуля и катаясь в пыли, вымаливает себе прощение… Сильные руки срывают тяжелые цепи. Высоколобое лицо с густыми кустистыми бровями, лицо друга и освободителя, склоняется над ним…

Великий Композитор открыл глаза. Заботливо укрытый одеялом, он лежал в гамаке. Лила серебряный свет луна. Георгий Валентинович Плеханов сидел подле, отгонял от него веточкой назойливых ночных насекомых и с аппетитом жевал толстый бутерброд с мясом.

39

Жара, определенно, расхолаживала.

Великий Композитор чувствовал полнейшее нежелание заняться хоть чем-нибудь значимым. Расслабленно проходя мимо рояля, он не испытывал ровным счетом никаких побудительных позывов, словно это был и не рояль вовсе, а какая-то чуждая его духу сенокосилка.

Нечто подобное происходило и Великим Мыслителем. Пресытившись даже пляжем, он лежал на подоконнике у себя в комнате, мастерил самолетики из незадавшегося второго тома «Общественной мысли» и, размахнувшись, запускал их в голубую высь.

Хотелось больших белых сугробов, ледяного квасу под прохладный березовый шелест, прозрачного, со слезою, холодца, только что извлеченного из глубокого знобкого погреба.

Прогуливаясь меж пыльных кипарисов или стоя под минеральным душем, Александр Николаевич принимался иногда загибать пальцы. «Божественную» создал, прикидывал он, «Поэму экстаза» создал, опять же «Прометея»… сонат, почитай, штук десять… мелочей всяких — поэм, прелюдий, этюдов уже и не сосчитать сколько…

Загибание пальцев перешло у Великого Композитора в привычку и сделалось едва ли не единственным его занятием. Потрескивая суставами и разминая фаланги, он раз за разом убеждался — да, все уже сделано и посвятить себя более нечему…

Выручил пустяк, случай, излишне порывистое движение.

Загнув как-то палец сильнее обычного, Александр Николаевич неловко свалил его на сторону, едва не вывихнув. Испытав боль, одновременно он как бы очнулся от интеллектуальной спячки, и тут же ярчайший сполох высветил нечто большое и значимое, по необъяснимой причине затаившееся в густой тени разума.

Светомузыка! Как он мог забыть!..

Великий Композитор крикнул так, что дремавший на обычном месте Плеханов немедленно пробудился и, сгруппировавшись, спрыгнул с невысокого третьего этажа прямо в разлетевшуюся стайку павлинов.

— Георгий Валентинович, — горячо и даже путано заговорил Скрябин, — у меня идея… ящик по типу шарманки… внутри источник света… какой-нибудь объектив с линзой… цветные фильтры… семь нот — семь цветов радуги… пианист дает музыкальную гамму, осветитель — синхронную с ней цвето-световую!

— Светомузыка! — сразу ухватил Плеханов. — Гениально!

— Да, но пока только теория… нужен аппарат… я не умею сам… потребуется пилить, строгать… и еще этот фонарь, стекла…

Великий Мыслитель сунул чуть опухшее со сна лицо под фонтанную струю и вытер его краем рубахи.

— Аппарат беру на себя!.. Фанера на складе есть, — тут же начал прикидывать он, — гвозди найдутся… а вот фонарь я бы не рекомендовал — слишком громоздко.

— Реле?! — ухватил уже Скрябин.

— Оно самое! — азартно прихлопнул ладонями Плеханов. — Ламповое!.. Катод с анодом у меня припрятаны, завтра утречком махну в Сан-Ремо за сеткой… еще на стекольный завод. Дайте мне три дня…

Расставшись, они занялись каждый своим.

Скрябин, спросивши у прислуги цветных карандашей, раскрашивал во всех оттенках партитуру «Прометея». Плеханов, запершись в столярке, чем-то жужжал, скрежетал и стучал.

Ровно через трое суток мальчишка-посыльный пригласил Великого Композитора прийти в подсобное помещение.

Аппарат был готов. Пред взволнованным изобретателем-теоретиком во плоти возникло его детище.

В центре высокого просторного сарая стоял на козлах огромный, в рост человека, ящик, крашеный во все цвета радуги.

Осторожно приблизившись, Скрябин медленно обошел конструкцию. Гигантский куб имел абсолютно глухие стенки — нигде не было и намека на какое-нибудь отверстие или щель.

Озадаченный Александр Николаевич постучал костяшками пальцев по толстой фанере обшивки, и тотчас внутри что-то стукнуло, хлопнуло, заскрипело — едва ли не в лицо Великому Композитору выставилась искусно замаскированная дверца, образовался внушительных размеров проем, из него высунулось улыбающееся лицо Плеханова.

— Погасите свет! — Георгий Валентинович выпростал руку и энергично тряхнул кистью. — Начинаю демонстрацию!

Голова и рука исчезли, послышался тяжелый металлический лязг, из проема выдвинулось нечто, смахивающее на среднего калибра артиллерийский ствол.

Пошаривши за собою, Скрябин вынужден был опуститься на какой-то тюк. Сейчас же он был ослеплен мощным прожекторным лучом. По прошествию времени вновь обретя дар зрения, Великий Композитор смог наблюдать, как световой поток насыщается красками, а по стенам и потолку пляшут разноцветные сполохи. Все завершилось внезапным сильным ударом, луч погас — оставшись в совершеннейшей темноте, Александр Николаевич поспешно зажег лампу и увидел Плеханова, ужом выбиравшегося наружу из-под задравшегося к потолку ствола.

— Трансмиссия полетела! — Несмотря на аварию, Георгий Валентинович был оживлен и весел. — Это я быстро поправлю. — Взяв с верстака клок ветоши, он принялся вытирать перепачканные мазутом руки. — Как вам машина?

Поломка и впрямь оказалась легко устранимой.

Уже на следующий день десяток грузчиков перенесли аппарат на виллу и установили его в холле, поблизости от рояля.

Начались репетиции.

Георгий Валентинович с легкостью освоил свою партию и исполнял ее строго синхронно с музыкальной. Первоначальная задумка окрашивать каждую ноту в отдельности оказалась технически невыполнимой — новаторов, тем не менее, это не остановило. Задача была поставлена по-иному и решена укрупненно.

Красились не ноты, а темы.

Семь тем «Прометея» идеально сочетались с семью цветами светового спектра. Так, теме творящего принципа присвоен был красный цвет, обеим темам воли — соответственно, оранжевый и желтый, тема разума решена была в зеленом, тема пробуждения души — в голубом. Синий достался теме томления, фиолетовый — теме творческого духа.

В принципе, все было подготовлено к публичному выступлению.

Самолично исполненные друзьями афиши извещали о грядущем светопредставлении. На вилле заканчивались последние приготовления. Приглашенная артель сварщиков заваривала электрической дугой треснувшую в последний момент коробку передач, из просторного холла вынесено было все лишнее, расставлены рядами стулья, рабочие регулировали поворотные экраны и зеркала.

В назначенное время Плеханов и Скрябин во взятых напрокат цветастых смокингах вышли на подготовленный столярами подиум. Александр Николаевич, раскинув фалды, уселся за клавиши. Георгий Валентинович головою вперед протиснулся внутрь куба и, приведя в движение червячную передачу, вывел наружу мощное оптическое жерло. Свет в помещении был погашен. «Раз, два, три!» — крикнул внутри ящика Великий Мыслитель, и они начали…