Изменить стиль страницы

Степан Никитич, полагая историю оконченной, начал приподниматься, желая оставить хозяев наедине, а самому продолжить ремонтные работы — скрипучий голос Варвары Волковой вернул его к насиженному месту.

— Предвижу ваш вопрос, — раздумчиво обращалась в пространство инвалидка. — А счастлива ли я?.. Иван Иванович необуздан в проявлениях страсти, его потребность в чувственном наслаждении безгранична, а способ его достижения не бесспорен. В любви Иван Иванович удав. Свою жертву он сдавливает так, что у нее ломаются кости. Ложась с Иваном Ивановичем в постель или принимая позу вне ее, всегда нужно быть готовой к очередной болезненной травме. За годы супружества мой опорно-двигательный аппарат претерпел разительные изменения. Некогда стройная и даже грациозная девушка, я превратилась в совершеннейшего инвалида и вынуждена передвигаться на костылях. Близости с Иваном Ивановичем обязана я и болезнью глаз. Испытывая пароксизмы, Иван Иванович прямо-таки впивается зубами мне в веки — это тысячекратно, как он уверяет, усиливает его чувство, но, поверьте, причиняет мне добавочные неудобства — помимо хирургов я вынуждена задействовать еще и нескольких окулистов… Иван Иванович не свободен и от других недостатков. Так, например, много времени он тратит на изготовление срамных поделок, которые пользует в мое отсутствие… Наверное, вы заметили, что в усадьбе напрочь отсутствуют домашние животные — я вынуждена была истребить всех поголовно, дабы не потворствовать еще одной, побочной страсти супруга… Иван Иванович разрывает иногда могилы умерших молодых женщин, и это тоже встречает серьезное мое сопротивление… Так счастлива ли я? — Она ненадолго задумалась. — Скажу откровенно — да, я счастлива!

Более не произнесено было ни слова.

Голова инвалидки запрокинулась, из носоглотки вырвался короткий мощный храпок.

Иван Иванович, не обращая на гостя ни малейшего внимания, мастерил что-то на подоконнике из старого чулка, обшивая его кусочками замши и набивая ватою.

Степан Никитич, кланяясь, попятился к выходу и, никем не задерживаемый, благополучно выскользнул в коридор. Там он ловко подвесил дверь на промазанные маслом петли и аккуратно вписал в предназначенный для нее проем.

Предполагая, что любимая женщина покончила с лингвистическими упражнениями и ждет его в постели, обнаженная, с закушенным от страсти углом подушки, Степан Никитич торопливо поднялся в чердачную каморку и тут же застыл, обманутый в радужных своих ожиданиях.

34

Александра Михайловна, полностью одетая и даже застегнутая на все крючки, в сильнейшем раздражении ходила по тесной комнатке, ее лицо было красно и некрасиво, губа закушена, ладони сжаты в крепкие кулачки. По некоторому опыту Степан Никитич знал, что, если не дать любимой женщине разрядиться, она пробудет в таком состоянии много часов, и бог знает, к чему все это может привести.

Решившись взять роль громоотвода, он попытался прижать клокочущую даму к своему большому сердцу и тут же получил одним из кулачков по носу. Другой, разжавшись, больно оцарапал ему щеку.

Расчет Степана Никитича оказался верным — выпустивши первую струю пара. Александра Михайловна существенно уменьшила давление внутри себя. Эмоциональная разгрузка продолжилась очищающим потоком ругани. Изощренно переплетая слова, Александра Михайловна со всей страстию честила какого-то не известного Степану Никитичу Чичерина, судя по всему, отъявленного негодяя и мошенника. Остатки отрицательной энергии выплеснулись возмущенной дамою на объект и вовсе не одушевленный — схваченный со стола учебник шведского был кинут ею под ноги и безжалостно растоптан. Тут же хлынули все очищающие слезы, женщина бросилась на грудь возлюбленного, сшибла его на кровать — они слились в большое урчащее целое и ухнули в сладостную нирвану.

Высвобождаясь уже окончательно, в кратчайших паузах между ласками Александра Михайловна прерывисто излагала суть дела. Доставленное почтальоном письмо… опять этот Чичерин, закоренелый, как понял Степан Никитич, наркоман… она называла его наркомом… нанюхавшись кокаину, перепутал Швецию с Норвегией… ей предстояло стать послом именно в Швеции… естественно, она изучала шведский… теперь выяснилось — Норвегия… совсем другой язык… все надобно начинать с начала… негодяи… а-а-а…

Степан Никитич, зная за Александрой Михайловной манию возглавлять посольства, нисколько не удивился, полагая, что это не более, чем способ самораспаления. Прием был ему знаком. Горничная Груша в апогее близости неизменно сообщала, что уйдет в монастырь, где упорным трудом, послушанием и молитвами непременно выбьется в матушки-игуменьи. Жена Аглая Филипповна по молодости в известный момент представляла, будто играет на флейте перед государем-императором… Если женщине, в силу ее анатомического строения, нужны добавочные фантазии — пусть, это его никоим образом не задевает, более того, он готов разделить непонятные ему грезы, лишь бы любимой было по-настоящему хорошо.

Достаточно искренно он поддакивал Александре Михайловне, сочувствовал ее положению, уверял, что усилия не пропали даром, и выучить норвежский после шведского — сущий пустяк… жить в Норвегии много лучше, чем в Швеции, в Норвегии есть фьорды, а в Швеции их нет… ругал через слово мифического Чичерина — и, странное дело! — чем чаще произносил он эту фамилию, тем явственней ощущал свою мужскую силу. Александра Михайловна давно билась в чувственной истерике, Степан Никитич и сам готов был без остатка погрузиться в совершеннейшую эйфорию — он успел подумать, что волшебно действующее на него словцо надо бы запомнить… запомнить… запомнить…

…Поглощенный личными переживаниями. Степан Никитич как-то проглядел приход весны. Однажды, с немалым удивлением он обнаружил, что снега нет уже вовсе, а солнце греет так, что впору выходить из дома в одной поддевке.

Изменения в природе, однако, не вызвали никаких перемен в жизни коммуны. Все так же после завтрака люди отправлялись на прогулку по лесу, отстреливали животных и птиц, пили и ели за общим столом, шумно ссорились и расходились по комнатам.

Александра Михайловна, наверстывая упущенное, навалилась на норвежский, Степан Никитич продолжал плотничать и столярить по дому. Однажды, выстругивая в коридоре новую притолоку взамен окончательно прогнившей, он услышал грохот и крики, доносившиеся из комнаты пергаментолицей старой дамы.

Бросивши все, Степан Никитич поспешил на помощь.

Представившаяся картина показалась ему более комической, чем трагедийной.

Старуха, трепыхая объемами тела, лежала распростертая на полу, делая тщетные попытки от него оторваться. Произошедшее восстанавливалось без всякого усилия — изношенное кресло, обломки которого присутствовали здесь же, не выдержало гнета и рассыпалось, низвергнув постоянную свою эксплоататоршу.

Степан Никитич принялся подымать и сразу столкнулся с аномалией. Просунувши руки под мышки пострадавшей и потянув тело на себя, он явственно услышал шум обвала — при этом верх старческого тулова вдруг стал ускользать из рук, лишаясь внутреннего наполнения и превращаясь в пустую оболочку. Одновременно зады и ноги старухи налились добавочным содержимым и чудовищно раздались.

Испуганный Брыляков бросил опустевшие подмышки и, перебежав, поднял превратившиеся в бревна ноги. Тут же произошло строго обратное. Внутренности пожилой дамы шумно перекатились вверх по телу, раздув сверх всякой меры ее грудную клетку и лицо. Опасаясь апоплексического удара, Степан Никитич бросил ноги и опять перебежал к голове. Так, переменяя позиции, он умудрялся вершок за вершком приближать пострадавшую к массивной, покоившейся на кирпичной кладке, лежанке. В конце концов ходившее ходуном тело возложено было на безопасное во всех отношениях ложе, где, отколыхавшись, приняло первоначальные свои пропорции.

Степан Никитич, сбегав за инструментами, принялся собирать из обломков кресло, намереваясь дать ему новую продолжительную жизнь. Упокоившаяся жертва бытового происшествия издавала хрипящие, булькающие и иные звуки, не слишком благозвучные, но никак не мешающие ремонтной работе.