Первым делом он проверил наличие открытого листа во внутреннем кармане сюртука. Затем нащупал револьвер, который, как оказалось, все это время находился у него под рукой. Деньги, полученные от кухмистера, тоже были на месте. Он встал и прошел в спальню. Все здесь было усыпано щепой и перьями. Фаберовский бросил в трюмо близорукий взгляд. Из зеркала на него глядела страшная окровавленная рожа с огромным темным пятном вместо рта. Рассеченная голова болела, и кровь все еще текла из раны. Поляк вынул из жестяного ведра с шампанским кусок льда и приложил к темечку. Когда боль немного утихла, он оторвал лоскут простыни и обвязал голову. Затем вымыл в ведре лицо и руки от крови и шоколада. Сдернув промокшую от крови манишку, он бросил ее на пол и, скинув сюртук, избавился от исподней рубахи, тоже пропитанной кровью. Вместо нее он вынужден был надеть женскую сорочку из уцелевшего шкафа с женскими вещами, и прикрыть ее сверху сюртуком, на котором кровяные пятна были не так заметны. Здесь же, в шкафу, он обнаружил свои очки.
Надо было бы поскорее покинуть эту квартиру, но Фаберовский решил напоследок осмотреть ее — вдруг что-нибудь раскроет тайну сегодняшних событий. Прежде всего, он подошел к груде книг, еще полчаса назад гордо стоявших на этажерке. Здесь были том «Военно-конской переписи 1888 года», учебник арифметики Буренина и «Арифметика для начальных и войсковых школ», брошюрки «Как нужно иметь лошадь дома и в работе. Наставление для кучеров, извозчиков, пожарных чинов и всех, кто ходит за лошадью», «Как нужно принимать больно-скорбно-тяжелые положения, жить во время их и всегда, чтобы легче спастись?» и «Как надо играть в карты, чтобы быть всегда в выигрыше в какую бы то ни было игру», а также знакомое издание Санитарной комиссии «Как надо жить, чтоб не заболеть холерой». Имелась также любовно переплетенная в кожу книжка «Формы рапортов, донесений с передовых постов и писем на родину и к знакомым», к сочинению которой хозяин квартиры, судя по титулу, приложил свою руку, и заборная книжка Экономического общества офицеров Гвардейского корпуса с выписанным в ней кредитом на 50 рублей и росписью приобретенных по гуртовым ценам продуктов. В буфете и ящиках комода, равно как и в спальной Фаберовский не нашел ничего интересного. Была шкатулка с наградами, но все эти ордена ничего не говорили об их владельце. Единственное, что привлекло его внимание — была фотография хозяина квартиры с какими-то людьми, снятыми у огромной туши убитой медведицы. Надпись на обороте гласила: «Дорогому Коке от однокашника Бухи». Все остальные фотографии были явно семейные — женщина с двумя детьми в разных сочетаниях и капитан-хозяин.
Групповая фотография была большая, и Фаберовский вышел в прихожую в поисках какого-нибудь мешка. Здесь на вешалке он увидел женскую шубку, собственность приставши Сеньчуковой, и тяжелую волчью доху, принадлежавшую бразильцу. «Бери, бери, чего встал! — сказал у него в голове голос Артемия Ивановича. — Доху мне, а шубу жене подаришь, как в Якутск вернемся».
— Кукиш тебе, а не доху, — вслух ответил Фаберовский и снял оба одеяния с вешалки.
Теперь требовался еще больший мешок, и поляку пришлось воспользоваться наматрасником в детской. Кроме трофейных шуб, он сложил в мешок и свою шубу, а также так и две оставшиеся бутылки шипучего кларета. Потом реквизировал старый денщиковый тулупчик на кухне, кончавшийся на ягодицах на той высоте, где положено делать уколы, и, взвалив мешок на спину, вышел на черную лестницу.
Когда он, пошатываясь, появился с мешком на Миллионной, Артемий Иванович в истерике пинал павшую лошадь и кричал так громко, что крики его отражались в окнах Зимнего дворца:
— Вставай, сволочь! Нам ехать надо!
— Брось ее, бежим! — Фаберовский оттащил Артемия Ивановича от лошади и сильно встряхнул.
Из-под лихаческого армяка вывалилась жестянка.
— Ты выжил?! — закричал Артемий Иванович. — Какое счастье! Я видел, как убийцы выскочили из дома и пытались на мне уехать. Потом они убили лошадь, чтобы я не смог догнать их, и бросились врассыпную. И ты представляешь, двоих я узнал: это была приставша с бразильцем!
Поляк увидел, как из подъезда офицерского флигеля вышел часовой и направился к ним, медленно снимая с плеча берданку. Напротив от дворца из будки вышел жандарм, которому хотя и велено было не гонять лихача с Миллионной, однако на то, что у того должна сдохнуть лошадь и он будет общаться с каким-то подозрительным типом с мешками и окровавленной повязкой на голове, ничего указано не было.
Не дожидаясь неприятных и неизбежных расспросов, Фаберовский подхватил мешок, и они с Артемием Ивановичем припустили через Дворцовую площадь к Певческому мосту через Мойку.
Капитан Сеньчуков вернулся домой из Гатчины около девяти утра с одним из попутных дальних поездов, так чтобы успеть переодеться, прибрать за гостями, выпить чаю и вовремя явиться на службу. Жена с детьми должна была приехать первым гатчинским поездом. Поднявшись по черной лестнице на четвертый этаж, капитан обнаружил распахнутую настежь дверь. Он зажег спичку и проследовал в прихожую. Одежды на вешалке не было. Все это казалось странным. Нащупав выключатель, капитан повернул его, но света не появилось.
Сеньчуков зажег еще одну спичку и открыл дверь в гостиную. Спичка догорела и обожгла ему пальцы, но он даже не заметил этого. Он чиркал одну спичку за другой и не остановился, пока не перевел весь коробок. Последней спичкой он зажег свечку, хранившуюся у Урыленко на кухне в сундуке.
Было очевидно, что в его квартире ночью бушевала нечистая сила. Весь пол был заляпан кровью и засыпан еловыми лапами, срубленными с рождественской елки. В полу рядом с диваном торчал ятаган. Дверь в спальню была распахнута настежь. Зрелище в спальной было еще страшнее. Вспоротый матрас обнажил непритязательную сущность гвардейской нищеты — две связанные веревкой односпальные походные кровати-сороконожки по 5 рублей 75 копеек каждая. Покрытые кровавой коркой перья устилали весь пол. Здесь же валялась окровавленная мужская рубаха и манишка. В ведре под столом стояла вода темно-красного цвета. Его роскошный дубовый шкаф, доставшийся от батюшки, был изрублен с какой-то безумной яростью.
А в шкафу, в шкафу! На вешалках остались только плечи с погонами да эполетами! Все остальное было искромсано с той же яростью, что и сам шкаф. Его шикарный мундир от Норденштрема за 100 рублей был превращен в совершенные лохмотья. Сеньчуков опустился на колени и стал дрожащими руками перебирать лоскутья, пока не наткнулся вдруг взглядом на свой золотой горжет с золотым ободком и серебряным гербом — металлический нагрудный знак в форме полумесяца, подвешивавшийся при парадной форме за концы на груди возле горла. «Слюнявчик» был смят и покрыт запекшейся кровью. Рядом валялся обломанный по самую рукоять клинок офицерской шашки с изжеванным лезвием.
«Через час вернется жена с детьми. Как я буду объяснять ей произошедшее здесь?»
Капитан вернулся в гостиную и сел на диван. «Интересно, — подумал он. — Где сейчас бразилец? Уж не он ли все это натворил? А, может быть, это на него было нападение? И если сейчас я войду в детскую, я обнаружу его труп? Или труп Ольги?»
В детскую он войти не успел.
— Сюда, ваше высокоблагородие, только осторожно, тут провода кто-то преререзал, поэтому электричество гореть не желает, — послышался голос Урыленко, и в гостиную вслед за денщиком вошел генерал Скугаревский. — Бог мой! Что у вас творится, капитан?
— Я сам ничего не понимаю. Я только что приехал из Гатчины.
Скугаревский подошел к торчавшему из пола ятагану и покачал его носком сапога.
— Просто картина г-на Верещагина выходит какая-то: «Нападение турок на штаб Гвардейского корпуса».
Полковник прошел до дверей спальни и заглянул в шкаф.
— Да-с… Хотел я вас в дежурство на Водосвятие назначить, но с вашим гардеробом и по вашим обстоятельствам впору теперь на паперти милостыню просить. Урыленко, ты полицию вызвал?