— Ваше Высочество, — вдруг вскочил капитан Сеньчуков. — У нас в Семеновском служит подпоручик Иелита фон-Вольский, брат его командовал караулом финляндцев во время взрыва в Зимнем дворце… Как звали злоумышленника, который динамит под столовую заложил?

— Батышков, кажется… Степан. Вы правы, капитан, это он! Его же тогда так и не нашли!

Зловещее напряжение разлилось по Дубовому залу, некоторые украдкой посматривали себе под ноги на паркет.

— У меня дома в сундуке есть фотографическая карточка этого Степана, — сказал отец Серафим. — Их превосходительство Константин Петрович Победоносцев тогда одиннадцать тысяч этих карточек по всем приходам для опознания разослал.

— В жизнь мою не забуду этого ужаса, — сказал великий князь. — Раздался вдруг страшный гул, пол под ногами заходил, и в тот же миг везде потух газ. Мы все бросились в желтую столовую: окна там все перелопались, стены потрескались, люстры почти все были затушены, и все покрыто густым слоем пыли и известки. Я тогда еще подумал: «Боже, раки а ля борделез! Все пропало! Где же мы будем обедать и что нам подадут?» С большого двора, из темноты доносились страшные крики и мы с братом побежали на главный караул. Еле с ним добрались: свет везде потух, и от дыма было трудно дышать. Вся большая караульня была взорвана, и все провалилось более чем на сажень, и в этой груде кирпичей, известки, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более полусотни финляндцев, большей частью израненных, покрытых слоем пыли и кровью! Пожалуй, отправлю-ка я графу Монтебелло своих столяров, — добавил он. — Французы жадные, они задарма возьмут. А мои пусть присмотрят, глядишь, и вызнают, кто у террористов агентом в посольстве.

— Ваше Высочество, — сказал полковник Оболенский, дотоле молча сидевший в стороне. — А не лучше ли будет доложить-таки Его Величеству о случившемся вчера покушении на вас?

— Не думаю, князь, — ответил Владимир Александрович. — Брат отдаст все в руки этого пьяницы, генерала Черевина. А генералу Черевину многое доверялось еще при моем батюшке, покойном Государе, когда генерал Собственным конвоем командовал. Он был последним, кто осматривал столовую в Зимнем дворце перед тем, как она взорвалась. Да сегодняшний случай был прямо под его окнами, и вы думаете, он проснулся? Даже в австрийском посольстве уже смеются над ним.

— Тогда, Ваше Высочество, я бы посоветовал вам изменить для начала кое-что в своем распорядке, — сказал Оболенский.

— Это что же?

— Во-первых, вы не должны более сидеть у окна и любоваться видом набережной. Во-вторых, вы больше не должны по ночам ходить в обходы по гвардейским полкам.

Собравшиеся одобрительно загудели.

— Приятно видеть такое единодушие в гвардии, — сказал великий князь.

— И, в-третьих, днем вас должна сопровождать охрана из доверенных лиц. — Полковник обвел рукой сидевших в зале. — Кроме того, вы должны временно отказаться от любых приглашений и приемов, сославшись на болезнь.

Полковник Оболенский потрогал себя за щеку в том месте, где у великого князя чернел пластырь.

— Что это, Ваше Высочество, у вас, не чирей ли? — обратил внимание на болячку отец Серафим. — У меня есть верное средство от чирьев. Сам у жены с крупа свел.

— Это какое же? — живо спросил великий князь.

— Молитва особая, — я вам ее спишу, — да свежее коровье дерьмо приложить.

— А конское не сойдет? У нас в гвардии конского— навалом.

— Нет, непременно надо коровье-с, да особым образом в церкви отмоленное. Я вам привезу.

— Вы бы, отец Серафим, не лезли бы со своими снадобьями пока, — оборвал священника Оболенский. — Речь идет о жизни Его Высочества.

— Бог не допустит, — уверенно сказал отец Серафим.

— Прекрасно, — сказал Владимир Александрович. — Однако на Бога надейся, а сам, как говорится, не плошай. Мы прервали Пистолькорса, пускай продолжит про своих храбрых офицеров.

— Я думаю, что мы соберем пять-шесть верных офицеров, найдем злоумышленников и убьем их, — сказал Пистолькорс.

— А трупы вы спрячете на чердаке казарм? — сказал великий князь. — Как год назад… Мерси!

— Тогда мы можем создать особую troupe mobile, которая всегда будет наготове неподалеку. И как только представится непосредственная угроза Вашему Высочеству, она тотчас выскочит и изрубит их, как это должен был сделать вот этот кирасирский недоросль со своими кирасирами.

— Где бы вы прятались и откуда бы вы выскочили вчера, когда напали на его высочество? — спросил Оболенский.

— Мы бы скакали за каретой!

— У Его Высочества вся гвардия может скакать за каретой, кроме разве конвойных казаков! Мы наряд за каретой с пушкой посылать можем! Нам нужна панельная стража из людей незаметных, невоенных, которые могут и в трактире разговор подслушать, и на улице незаметно его высочество охранить. Капитан Сеньчуков, вы единственный из нас здесь пехотный офицер, что вы можете предложить?

— Я могу обучить панельную стражу строевым приемам, и даже ружейным приемам каким-нибудь обучу. Но где ее набрать — ума не приложу! — ответил Сеньчуков.

— Нашли беду! — всплеснул толстыми руками отец Серафим. — Да я вам сколько хошь людей верных представлю. Как минимум сотню через три дня выставлю. У нас на Охтинской прядильной мануфактуре народу тьма, а работы не то чтобы много. Времени светлого рабочего по зиме мало, и доходы у них упали. Многие с удовольствием к нам пойдут.

— Они же нам очень дорого выйдут! — сказал Сеньчуков.

— Ничего и не дорого. По 30 копеек в день и харчи, да еще одежу теплую на время стражи. Тыщи полторы на всех в месяц.

— Охрана из прядильщиков? — с сомнением спросил великий князь. — Как-то…

— Вы бы, Ваше Высочество, поглядели бы на них льду, на кулачных боях. Один наш присучальщик трех литейщиков с Александровского завода укладывает! И с соглядатаями задержек не будет. Работают прядильщики семьями, так мы к этому промыслу их баб с детями пристроим. Ни один из злодеев не заподозрит наших людей. А охранять они вас, Ваше Высочество, будут люто. Зубами порвут, и сабель не понадобится.

— И как же прикажете их называть, отче? — спросил Владимир Александрович.

— Белой сотней, Ваше Высочество, ибо Царь наш Белый…

— И горячка тоже белая, — жалобно проблеял корнет.

— Как ваша фамилия, вьюноша? — строго спросил священник.

— Корнет Митя Борхвардт.

— Из немцев, что ли? Травить ваше племя надо, как крыс… Это вы революцию жидам выдумали…

— Я же нет… я не выдумывал… — жалобно сказал Борхвардт. — Я дежурным по полку был первый раз. Как вдруг революция, бомбы, жиды, собаки!

— Ваше Высочество! — сказал отец Серафим. — А что, если заговорщики вас отравить надумали? Вы бы этого немца пищу бы пробовать пристроили. Может, для этого сгодится…

— Да-да, Ваше Высочество, — поддержал батюшку Пистолькорс. — Самое дело для таких спортсмэнов!

Из правого глаза корнета Борхвардта выкатилась крупная слеза.

— Ну что вы, корнет, будьте мужчиной! — сказало его высочество. — Вопрос с моей охраной, как я понимаю, решен, и я могу спокойно положиться в этом деле на капитана Сеньчукова с отцом Серафимом. Господ офицеров прошу проследовать в столовую, а вы, корнет, идите на кухню и отведайте блюд, для нас предназначенных. Пойдемте с нами, батюшка, благословите трапезу.

— Сейчас, Ваше Высочество, только с капитаном Сеньчуковым переговорю. Вы что-то хотели мне сказать, капитан? Вы очень пристально на меня смотрели.

— Им в день и по пятнадцати копеек хватит! — выпалил капитан.

— Прядильщики — тоже люди, если рассуждать по-христиански, и на сорок пять копеек с ихним удовольствием проживут.

— А я тогда у вас поставку полушубков отберу на себя!

— Это еще почему!?

— Обмундирование дружинников уже на мою военную часть относится. Мне же отвечать, как они на улицах перед Его Высочеством выглядеть будут.

— Ну, хорошо, я думаю, что на благо нашего общего дела мы с вами должны иметь душевное согласие и христианское единомыслие. С одного рыла по 15 копеек в день каждому из нас будет, только, чур с полушубками я тоже буду в доле. А как же вы намерены это провести? Через интендантство? Через тестя вашего, ворюгу?