— Тогда возрадуйтесь, что вы не эндокринолог, и пейте кофе, — холодно сказал Мерт. — Слышите, включили микротом. Нам с вами предстоит немалая работа.

Филлис Саттон скомкала страницы «Таймс» и бросила газету в мусорную корзинку с большей энергией, чем того требовали обстоятельства. Тема разговора была исчерпана.

Работа доктора Мерта в Хайдоунской больнице оплачивалась невысоко, но она устраивала его куда больше, чем лихорадочная, хотя и более благополучная жизнь многих его коллег, частных врачей. Он появлялся в больнице рано — каждый день к семи утра, чтобы быть на месте и без промедления провести гистологические анализы после утренних операций. К десяти с биопсией обычно бывало покончено, и оставшуюся часть рабочего дня он посвящал проверке материалов бактериологического отделения и изучению послеоперационных срезов опухолевых тканей и удаленных органов.

Эта работа целиком поглощала его; как правило, он справлялся с нею в течение дня, и у него еще оставалось достаточно времени, чтобы позаниматься, почитать и отдохнуть. После знаменательного разговора с Филлис Саттон о «любовной лихорадке» он с гораздо большим вниманием стал просматривать вечерние газеты.

Эмоциональный взрыв в среде молодых мало-помалу вытеснил все остальные темы с газетных полос. Писатели, в изумлении подняв брови, срочно подыскивали эпитеты и метафоры применительно к статистике, которую они называли по-разному — то пугающей, то обнадеживающей, то приводящей в уныние, то провоцирующей, то убийственной, то романтической, а то и возмутительной — в зависимости от настроения пищущего и его взглядов.

Но вот июнь, традиционный месяц свадеб, перешел в июль, и статистики выявили тот факт, что число браков в июле вдвое превысило самые «урожайные» годы и что эта волна нарастает.

Ювелиры и оптовики по продаже драгоценностей отметили баснословный спрос на обручальные кольца и свадебные подарки. Священников и чиновников из бюро бракосочетаний завалили заявлениями о проведении религиозных и гражданских свадебных церемоний.

Парки, пляжи и кинотеатры на открытом воздухе были битком набиты влюбленными и молодоженами, и администрация парков отдыха в срочном порядке увеличивала число «беседок любви».

Начался невиданный спрос на дома, мебель, бытовые электроприборы и телевизоры; предметы домашнего обихода, не находившие сбыта в прошлом году, теперь неожиданно стали дефицитными.

Однако далеко не все обстояло благополучно. Как сообщалось, бракоразводные процессы настолько участились, что очереди к адвокатам растянулись на месяцы вперед, и газеты смаковали подробности скандалов в благородных семействах на почве «любовных треугольников». Разоблачения прелюбодеяний и случаев двоеженства занимали все больше места на страницах газет.

Все в мире, от мала до велика, сгорали от любви с ее неизбежными последствиями: безрассудной страстью, ревностью, изменами и мучительной радостью всепоглощающих, незаконных, немыслимых любовных ситуаций, в которые в астрономически возросших количествах вовлекались ранимые человеческие создания.

Авторы научно-популярных статей по психологии приписывали неистовую эмоциональную вспышку то массовой истерии, вызванной пятнами на солнце, то отеческой опеке государства, повысившего подоходный налог с супружеских пар.

Все растущий интерес доктора Мерта к рассматриваемой проблеме не был явлением чисто академическим. Не превратностью судьбы следовало назвать холостяцкий образ жизни, который он вел, а скорее нежно лелеемым состоянием, со всей его независимостью, каковую он постоянно, бдительно оберегал. И как только процент близких ему по духу холостяков стал стремительно падать, его беспокойство усилилось, он стал более резок с сестрами и другим женским персоналом больницы.

В один прекрасный день Мерт и сам осознал глубину своих опасений. Когда он и Филлис Саттон мыли руки над умывальником после очередного вскрытия, Филлис вдруг сказала:

— Сегодня Холли из отдела кадров показала мне табличку, которую она сделала просто так, из любопытства. Знаете, доктор, среди больничного персонала осталось только восемь незамужних женщин!

Мерт стряхнул капли с рук и проворчал:

— Да, и каждая строит мне глазки. Впрочем, добрая половина замужних женщин тоже…

Филлис вытерла длинные тонкие пальцы и, криво улыбнувшись, взглянула на него:

— Не подумайте, доктор, что я недооцениваю вашу внешность, но я ведь принадлежу к категории незамужних. Надеюсь, я не слишком вам досаждаю…

Он встревоженно посмотрел на нее.

— Конечно… Нет… Нет! Конечно же, нет. Я говорю о сестрах и санитарках. Что это с ними? Такое впечатление, будто все они рехнулись!

Филлис, глядя на него в зеркало, расчесывала свои короткие темные волосы.

— Уверяю вас, мужчины не лучше. Стажеры и братья милосердия, стоит нам столкнуться где-нибудь, буквально поедают меня глазами.

— Не кажется ли вам, что каким-то образом это связано с вашей теорией «любовной лихорадки»?

— А вы как думаете?

— Я не думаю. Я всячески увиливаю от этого. Советую и вам поступать так же, — ответил Мерт, надевая пиджак и затягивая галстук.

Она уселась в его вращающемся кресле и кокетливо скрестила стройные ноги.

— Знаете, чем обеспокоены наши коллеги в поликлинике на приеме больных?

— Нет, ничего не слышал об этом, — сказал Мерт.

Она достала из сумочки пилку и занялась своими и без того коротко подстриженными ногтями.

— Из различных отделений к нам идет поток пациентов. Тамошние врачи бессильны поставить диагноз по тем странным симптомам, на которые жалуются больные.

— Вы правы. Я заметил, что в лабораторию поступает огромное количество анализов крови без каких-либо патологических изменений, — припомнил Мерт. — По правде говоря, я не пытался в них разобраться.

— Зато я пыталась, — чуть нахмурившись, сказала Филлис. — Мне кажется, все они там, в поликлинике, с ума посходили, кошмар какой-то.

— А какие симптомы?

— В основном неврологические, — ответила Филлис. — Апатия, отсутствие аппетита, учащенное сердцебиение, холодный пот и рассеянность.

— Почему же они не обращаются в психиатрические больницы?

— Там все переполнено. Психиатры присылают своих пациентов к нам.

— Возраст больных?

— От мала до велика. С вашего разрешения я бы поработала немного над различными образцами крови.

— Очередная теория? — саркастически спросил Мерт.

— Да. Так разрешите, я попробую?

Мерт поправил перед зеркалом соломенную шляпу и с удивлением заметил, что ноздри его правильного носа подрагивают.

— После трех часов дня вы вольны располагать своим временем как угодно. Если вам не жаль собственной диссертации, меня это не касается.

Он направился к двери и, уже открывая ее, вдруг осознал, что ему не ответили. Он оглянулся: Филлис сидела в профиль к нему, ее вытянутое в длину тело держалось на трех точках: ноги в туфлях на непрофессионально высоких каблуках упирались в кромку линолеума, спиной она едва касалась краешка кресла, а голова откинулась на его спинку. Она затянулась длинной сигаретой с фильтром и пустила дым в потолок.

— Фью-ю, — произнесла она.

При этом ее плоский живот как бы подпрыгнул, а вместе с ним качнулась и пышная грудь, обтянутая мягким изумрудно-зеленым жакетом.

— Спокойной ночи! — сказал Мерт, быстро закрывая за собой дверь. Он вдруг почувствовал острую боль в груди, но тут же решил, что это просто зов плоти — такое он испытал, пожалуй, впервые за последние полтора десятка лет.

До спортивного клуба, в котором он занимал трехкомнатную квартиру, Мерт добрался на такси. Двадцатиэтажное здание клуба с полным правом можно было назвать цитаделью мужчин — женщинам вход воспрещался, — и в последнее время доктор испытывал удивительное облегчение, когда входил в вестибюль и оставлял за спиной суетный мир с его извечными проблемами столкновения полов.