Сегодня Ваня не радуется живописным берегам, озеру, интересному путешествию. У него плохое настроение. Светлые пронзительные глаза сощурены, губы сжаты. Не ожидал от Андрея такого! Где он сейчас? Машина ушла в три утра. Валентина Гавриловна еще вечером дала ему деньги на билет. Наверное, уже к Ленинграду подлетает… Разве можно так? Вместе приехали — вместе и назад. Будто одного Андрея кусают комары и мошка… Что и говорить, Север — это не Крым.

Нет, дело не в комарах и мошках. И даже не в осе. Ваня знал приятеля не один год. Андрей умеет терпеть. Не это вынудило его уехать… Что же тогда? И Ваня вспомнил их первую поездку с Галиной Алексеевной и Леной. Вспомнил то необыкновенное чувство свободы, радости, когда мотор заработал и лодка пошла по ламбе к перемычке. Глаза Андрея тоже сияли гордостью и радостью… Потом, уже на Вял-озере, с Андреем произошла какая-то перемена: глаза стали отсутствующими, лицо непроницаемым, он старался не смотреть на Ваню…

Мотор взревел, лодка вздрогнула и рванулась вперед, — это Ваня в сердцах крутанул румпель. Он увидел повернутые к себе лица девушек и тотчас сбавил газ… Зачем он обманывает самого себя? Ведь отлично знает, что произошло с приятелем: Андрей обиделся. И обиделся за дело. Ведь Ваня, хотя и не слышал, что тогда на лодке говорил ему Андрей, но прекрасно понял: приятель просил уступить ему место на корме. Андрей хотел сам повести лодку. Но Ваня сделал вид, что ничего не понял. И это было большое свинство. Даже не свинство, а предательство. Не мог тогда Ваня оторваться от румпеля. Это было свыше его сил. Казалось, он и мотор — единое целое. До чего удивительно приятное чувство, а вот Андрею не довелось испытать этого. Из-за Вани. И потом, когда Ваня попытался передать Андрею румпель, а Галина Алексеевна не разрешила, было уже поздно…

Андрей не простил ему. Не из-за комаров и мошки уехал Андрей, а из-за него — Вани.

Ледяные брызги окатили лицо, тоненькой струйкой проникли за воротник. Ваня зябко передернул плечами и еще больше съежился.

Утром после завтрака Георгий Васильевич Назаров подошел к нему и, пожав руку, как взрослому, сам попросил доставить микробиологов на дальний остров, где разбили свой лагерь ихтиологи.

— Я, признаться, не верил, что вы разбираетесь в моторах, — сказал он. — В общем, спасибо за помощь. И еще одно: из лагеря не гоню. Нравится — живи.

В другое время от этой похвалы сурового начальника Ваня так и расцвел бы, а сейчас лишь кивнул.

Володя Кузнецов — он тащил в лодку канистру с горючей смесью — остановился и, подмигнув, продекламировал:

— «Гарун бежал быстрее лани, быстрей чем заяц от орла…» А ты чего же остался, юный пионер?

— У него хроническая ангина, — соврал Ваня. — Каждый вечер температура поднимается.

— Ангина — это ужасно… — засмеялся Володя. — Ты покрепче обмотай горло шарфом, а то, чего доброго, и тебя прихватит…

— Мне бы такую шляпу, как у вас, — подковырнул в свою очередь Ваня.

— Если через неделю не сбежишь — подарю! — громко, чтобы услышали микробиологи, заявил Володя.

Высматривая топляки, Ваня и не заметил, как прямо по курсу вырос большой лесистый остров. Один берег крутой, с вывороченными деревьями, другой пологий, с узкой песчаной косой. Туда Ваня и направил лодку. Валя покивала, — мол, все правильно. Когда «Казанка» с выключенным мотором по инерции проскрежетала днищем по песку, Ваня заметил в осоке большую лодку со стационарным мотором, установленным посередине. Нос лодки был вытащен на берег.

Девушки, оставив в лодке задубевшие плащи, вышли на берег. На острове ветра не слышно. Лишь где-то далеко в подветренной стороне тихо плещет в берег волна. Перекрыв бензоподачу, Ваня тоже выбрался на берег и с удовольствием распрямился. По узкой тропинке из глубины острова спускался высокий бородатый парень в штормовке. Голенища подвернутых сапог звучно шлепали.

— Что я вижу? Наш суровый и неприступный остров посетили прекрасные амазонки… Ура! — еще издали сказал он.

— Вера, Галя, мы амазонки! — засмеялась Валентина Гавриловна.

В ватниках, брюках и резиновых сапогах девушки уж если кого и напоминали сейчас, так это рыбачек-поморок.

Услышав голос, Ваня поднял голову — он привязывал веревкой лодку к пню — и уставился на парня.

— Ихтиологи искренне рады приветствовать на берегу этого пустынного острова своих дорогих коллег микробиологов… — балагурил парень и вдруг увидел Ваню. Лицо у него смешно вытянулось, рука машинально стала щипать закудрявившуюся бороду. — Девочки, ущипните меня, кого я вижу?! Вот это встреча… Ваня… Ваня Пирожков!

— Мельников, — улыбаясь, поправил Ваня.

— Вот так встреча… — повторил парень. — Мой дорогой ученик Ваня Мельников на диком острове… Девочки, ну стукните меня, пожалуйста, по спине! Это галлюцинация.

— Сейчас палку потолще найду, — пообещала Галя Летанская.

— Я вас тоже сразу не узнал, — сказал Ваня. — Вы в школе были без бороды.

Парень сделал скорбное лицо и приложил руку к сердцу.

— Покорнейше прошу меня извинить, Ваня Мельников. Я уже краснею… На этом прекрасном и благоустроенном острове почему-то до сих пор не установили электростанцию, а даровую комариную энергию — ее здесь изобилие, к сожалению, мы еще не научились превращать в электрическую… Но поверь, бьемся над этой серьезнейшей проблемой — и уже кое-какие успехи есть…

Девушки рассмеялись.

— А где же твой лучший друг… вспомнил! Андрей Пирожков?

— Далеко, — сказал Ваня. — Наверное, уже в Ленинграде.

14. БУРЯ НА ВЯЛ-ОЗЕРЕ

Виктор Викторович шагает впереди, Ваня немного отстал. Ему все интересно на этом холмистом диком острове. Будто сказочные великаны свирепо дрались здесь друг с другом. Палицами служили им вывороченные с корнями толстенные деревья, камнями — вот эти огромные позеленевшие глыбы, а там, где исполины схватились врукопашную, остались их беспорядочные следы — глубокие неровные ямы с затянутой ряской гнилой водой на дне. Бросишь туда камень, зеленая муть неохотно расступится, жирно блеснув черной водой, и, звучно чмокнув, снова сомкнется.

Таких буйных первобытных лесов Ваня не видел. Еще в детском саду его воображение поразила известная картина Васнецова «Иван-царевич на сером волке». Дремучий непроходимый лес, оскаленная волчья морда и бедный Иван-царевич… Эту картину вспомнил Ваня, продираясь сквозь чащобу северного леса.

Все здесь, на Севере, поражало своей необузданностью, размахом и мощью. Пусть сосны, ели, березы здесь не такие высокие и стройные, как под Ленинградом, но зато они кряжистые, могучие. И растут вплотную друг к дружке. Если буря здесь пронесется, так выворачивает деревья с корнями, если разыграется Вял-озеро, то даже буксиры-водометы спешат поскорее укрыться в бухте, засвистит ветер — ушам больно, зарядит проливной дождь, так в несколько часов все вокруг затопит.

Оно и понятно: зима здесь суровая и длинная. Сплошная полярная ночь. Семь-восемь месяцев мертво стоят большие и малые озера подо льдом. А уж пришла весна, все сразу оживает, буйно зацветает, спешит в этот короткий отпущенный природой срок взять свое. Уж если солнце в зените, то печет так, что от земли испарина поднимается к самым облакам. За три-четыре месяца все успевает распуститься, отцвести и принести обильные плоды. Морошку на болотах собирают ведрами, грибы можно косить, рыбу ловить руками.

Неожиданно прямо перед ними на заросшей кустарником опушке возникла странная деревянная постройка, чем-то напоминающая церковь. До самого крыльца поднялась длинная тонкая трава с грустными сиреневыми цветами. Постройка давным-давно заброшена, в окнах нет стекол, крыша в нескольких местах провалилась. Немного в стороне стоят толстенные трухлявые пни. Поблизости даже деревьев таких не видно. Да и пни необычные: высокие, в человеческий рост.

— Настоящая избушка на курьих ножках, — сказал Ваня.

— Это монашеский скит. — Виктор Викторович остановился. Здесь отшельники жили.