— А серийный номер-то спилен. Классная работа! — заметила она. — Ты сам до этого додумался? Или кто-то презентовал тебе эту паленую пушку?

Куп не ответил.

Зазвонил ее телефон. Дарби проигнорировала его и продолжила:

— Мишель Бакстер исчезла.

— Она уехала из города.

— А ты откуда знаешь?

— Потому что сегодня утром, после нашего с тобой разговора, я сходил к банкомату и вернулся к ней. Я дал ей немного денег на дорогу и помог собрать вещи.

— Потому что ты знаешь человека, с которым она разговаривала, верно?

Он снова ничего не ответил.

— Сегодня, вернувшись в лабораторию, я зашла к тебе в кабинет, — сказала Дарби. — И заодно проверила базу отпечатков пальцев. Пальчики с обертки никотиновой жевательной резинки вернулись опознанными. Его зовут Джек Кинг.

— Знаю. Все это время я считал его мертвым.

— Когда ты понял, что он жив?

— Когда увидел его разговаривающим с Бакстер на другой стороне улицы, — ответил Куп. — Этот парень… Он — воплощение зла в чистом виде. Век бы его не видеть!

— И поэтому ты не позвонил мне? Потому что не хотел, чтобы я наткнулась на него?

— Угу.

— Откуда ты его знаешь?

Куп громко вздохнул и переложил Оливию себе на колени. Малышка пошевелилась, и ее крошечные ручки сжались в кулачки.

— Помнишь, каково это? — поинтересовался он.

— Каково что?

— Быть такой вот маленькой, — ответил он, гладя девочку по мягким, пушистым волосикам. — Это лучшая пора жизни, когда ты чист и невинен, как агнец. А в нашем возрасте на ум приходят лишь потери и шрамы.

Дарби хотела было заговорить, чтобы вернуть его в настоящее и начать задавать наводящие вопросы, но почувствовала, как Куп ходит кругами вокруг того, что беспокоит его по-настоящему, и решила немного подождать.

— Например, когда мне было двенадцать… — спустя мгновение произнес он. — Я крепко сплю на диване, слышу треск автомобильного глушителя и думаю, что это мой старик. Он каждый вечер уезжал на своей развалюхе «бьюике» на завод «Дженерал электрик». Он работал в третью смену слесарем. Ну вот, я открываю дверь, думая, что это отец вернулся домой, и вижу соседского парня, Томми Каллагана, на ступеньках церкви, которая как раз через дорогу. Он колотит руками и ногами в дверь и громко кричит. И тут мистер Салливан начинает стрелять. Пух-пух-пух, как будто взрываются петарды. И я вижу, как Томми падает на ступеньках перед входом в церковь. И смотрю, как он… ну, в общем, умирает. — Куп провел пальцем по сжатому кулачку Оливии. — Мистер Салливан останавливается над ним, и Томми поднимает руку. Он плачет и умоляет не убивать его. Мистер Салливан видит, что я смотрю на них с порога своего дома, и всаживает три пули Томми в голову. Потом он хмурится, вытирает испачканный кровью носок ботинка о джинсы Томми и говорит: «Эй, Купс, а ты чего не спишь в такое время? Тебе ведь завтра в школу». — Куп отпил глоток виски из своего стакана. — Кевин Рейнольдс волочит труп к машине, а мистер Салливан идет прямо ко мне и улыбается, как будто я пригласил его в гости, а он с радостью согласился. В час ночи он садится рядом со мной на диван, но тут просыпается моя мать и спускается вниз, чтобы узнать, что происходит. А мистер Салливан говорит ей: «Не волнуйся, Марта, мы с Купсом просто прокатимся в моей машине и поговорим, как мужчина с мужчиной. Мы скоро вернемся». Я смотрю на мать, но она не говорит ни слова. Не успеваю я опомниться, как уже сижу на заднем сиденье в машине, и мистер Салливан говорит: «Ты что-нибудь видел сегодня ночью, Купс?» И я отвечаю ему: «Нет, я ничего не видел, мистер Салливан». А он говорит: «Я думаю, ты меня обманываешь. И у нас может возникнуть маленькая проблема. А если ты действительно видел что-то и, скажем, ну, не знаю… вбил себе в голову, что должен идти в полицию, то мне ведь станет об этом известно. И мне бы очень не хотелось, чтобы с твоей матерью или с одной из сестер случилось что-нибудь подобное». И он показывает мне фотографии, снимки, сделанные «Полароидом». На них девушки, у которых не хватает зубов и рук.

Дарби пришлось откашляться, прежде чем она смогла открыть рот.

— Джек Кинг тоже участвовал во всем этом?

— Фотографии, то, что я видел на ступеньках, то, что сказал мне мистер Салливан, — обо всем этом я рассказываю матери. Все рассказываю, без утайки. — Куп сглотнул. — Я напуган до полусмерти, плачу, а мать звонит отцу. А потом вдруг оказывается, что уже пять утра, и мы сидим в кафе «У МакКинни», и мой старик говорит о том, что мистер Салливан поддерживает в Чарльстауне чистоту и порядок. Он не пускает сюда всяких подонков, вот что он мне втолковывает. «Типы вроде Томми Каллагана, — говорит отец, — парни, которые пытаются торговать наркотиками в нашем городе, так вот, эти парни сами напрашиваются на неприятности. Мистер Салливан, — так называет его мой отец, — мистер Салливан хороший человек, но иногда хорошим людям приходится принимать трудные решения. Решения, которые не поймет полиция». Мой отец говорит, чтобы я забыл обо всем, что видел, и держал язык за зубам. И всю следующую неделю он каждый день напоминает мне об этом. Угадай, что я сделал?

— Ты держал язык за зубами.

— Правильно. Я дал родителям слово. Они были хорошими людьми. Настоящими тружениками. В их сердцах было много любви, но их нельзя назвать очень умными. Подобно всем остальным, кто жил здесь в те времена, они смотрели на мистера Салливана, как на… Робина Гуда. Пожалуй, да, именно так. Тогда уровень преступности в городе был невысоким. Никаких наркотиков, никаких девушек на улицах, готовых отдаться первому встречному за понюшку кокаина. В те времена мы спокойно гуляли по ночам, потому что чувствовали себя в безопасности. — Куп сделал еще глоток и, подняв стакан, посмотрел сквозь него на свет. — Но вся штука в том, что я видел кое-что, верно? И это гложет меня изнутри. Не просто гложет, а разрывает на части, потому что, в конце концов, я добрый богобоязненный ирландский католик и речь идет о моей душе. Поэтому я иду на исповедь и рассказываю священнику обо всем, что видел, обо всем, что случилось, включая фотографии. Я говорю ему, что хочу пойти в полицию, потому что считаю это правильным. Я спрашиваю у него, не знает ли он копа, которому можно доверять. Ни за что не догадаешься, что ответил мне этот сукин сын.

— Мне кажется, он сказал, что тебе не нужно идти в полицию.

— Правильно. «Прочти три раза «Аве, Мария» и два раза «Отче наш» — и получишь прощение». Я так и сделал, Дарби. Но, по-видимому, Большой Парень на небесах имел на мой счет другие планы. На следующий день, когда я возвращаюсь из школы домой и пытаюсь, ну, смириться, что ли, с тем, что случилось, рядом со мной останавливается машина. В ней сидит такой здоровенный дядя, вылитый Франкенштейн, разве что железных болтов на шее нет, к сует мне под нос свой значок.

— Джек Кинг. Куп кивнул.

— Он говорит, чтобы я быстренько волок свою задницу на заднее сиденье. Будучи послушным мальчиком, угадай, что я сделал?

— Думаю, ты послушно поволок свою задницу на заднее сиденье.

— В самую точку.

— Я давно знаю тебя, — негромко заметила Дарби, надеясь хоть как-то отвлечь Купа от воспоминаний и молясь про себя, чтобы истерические нотки исчезли из его голоса, — Я знаю, что ты…

— Ты совсем не знаешь меня, Дарби. — Одним глотком осушив стакан, он поставил его на свой «пароходный» чемодан. — Ты думаешь, что знаешь меня, поскольку мы с тобой много времени провели вместе. Но если только ты не умеешь читать мысли, причем в любой момент, когда тебе заблагорассудится, то никогда не узнаешь другого человека. Вот почему я не вижу смысла в женитьбе. Можно каждую ночь ложиться в постель с женой и испытывать такое наслаждение, что сердце готово разорваться от любви… Я говорю о той любви, что бывает раз в жизни, которую показывают в кино и которая так редко встречается в жизни. Любви, от которой больно дышать, понимаешь? А твоя вторая половина, пока ты пыхтишь на ней, воображает, что ты — это Джордж Клуни, или инструктор по плаванию, или кто-нибудь еще. Вся штука в том, что как бы сильно, до дрожи ты ни любил другого человека, знать его по-настоящему ты не можешь. Совсем не так, как знаешь и доверяешь самому себе.