— Синьора? — мальчишка стоял прямо напротив.

Ханна рывком схватила нож, ожидая удара. Парень запрыгнул на капот, заставив машину покачнуться и присел, уткнувшись лицом в лобовое стекло. Казалось, с их последней встречи прошли сутки, то же спокойное выражение лица, тусклые светлые глаза, ровная линия белых бровей и неведомая ранее способность расчленять, находясь в нескольких метрах от врага. Сейчас на нем были обычные джинсы и футболка, но они не придавали ребячества в собирательный образ. Ханна отчетливо видела, как он дышит, хотя раньше не предполагала что твари его вида могли это делать. Сзади, за пиниями уже поднималась солнце. Как он собирался уходить отсюда?

— Я уже второй день за вами слежу, — сказал через толщину стекла. — Хотел покинуть вас незаметно и сегодня, но не сдержался. Вы продолжаете пить кровь Отца, упорно, день за днем… теперь даже можете видеть. Знаете, каковы последствия?

— Стану такой же как ты? — вжалась в кресло.

Парень резко шлёпнул ладонями по стеклу, заставив Ханну подскочить на сидении.

— Нет. Нет, нет, милая, конечно нет… Теперь вы — носительница родовой крови. Sui iuris [3], - заскользил пальцами вниз. — Ваша звезда горит подобно Солнцу на фоне жалкого Сириуса и Арктура, — криво улыбнулся. — Очень давно, при Римской Империи, существовало лишь одно понятие семьи. Это был небольшой автономный мир, основанный на патриархальных началах и полностью управляемый одним лицом — pater familias, отцом семейства. Власть pater familias внутри семьи была непререкаема и безгранична. Все остальные её члены были перед ним совершенно бесправны. Даже жены, которых в этом веке так ценят, занимали положение дочерей по отношению к мужу и сестёр, по отношению к собственным детям. Граждане Рима делились по семейному состоянию на самостоятельных, лиц собственного права, personae sui juris и подвластных, то есть прав не имеющих, personae alieni juris. Лишь Отец считался способным обладать правами свободного гражданина, а так же — всем имуществом собственной семьи. Неважно кем оно был приобретено. Даже игрушка раба, подаренная его матерью или дом жены сына являлся собственностью отца семейства. В ту самую секунду, когда Мастер принял меня в семью, я перестал быть тем, кем родился, это произошло против моей воли, изменило суть моей жизни.

— Причем здесь я? — краем глаза Ханна заметила движение со стороны избушки.

— Мы мешаем кровь с соками потребляемой еды, но вы являетесь её чистым переносчиком. Подобная связь запрещена, но Отец мертв и боле не может ответить перед сенатом за совершенное Я хочу ваш свет, но не могу вас убить. Наш род — один из самых древних. Вы должны носить другое имя и быть одной из нас. Но это не возможно, учитывая, что вы все ещё человек. Я не могу насылать проблемы на мой дом. Никто не должен знать, что Римская Чума носит в себе кровь нашего Отца. Взаимен, вы получите, что хотите — Эфеста и Квинта, но больше никогда не вернетесь в Рим. У рода должен быть лишь один Отец.

Ага. Вышеупомянутые братья каким-то образом выбрались из дома и теперь бесшумно ступали по траве.

— …говорили «Fere enim nulli alii sunt homines, qui talem in filios suos habent potestam, qualem nos habemus». Нет другого народа, который имел бы над детьми власть, подобную нашей. При этом имелась ввиду именно власть отца, а не обоих родителей, — достигнув конца, пальцы мальчишки зацепили дворники. — На одной территории мы не сможем выжить, но врозь будем процветать.

В голове что-то перевернулась. Ханна поняла, что проваливается под воду. Вокруг рук ребенка, обернутых в белую ткань перчаток, появилось лёгкое голубое свечение. Братья схватили его с обеих сторон и отбросили назад. Мальчишка успел прокатиться несколько метров на боку, прежде чем спружинить на ноги. Воздух наполнился равномерным змеиным шипением.

— Disparais, Lucius, — обратился к мальчишке Квинт. — N'aie pas compliquИ.

— Elle est mienne.

— Je sais.

Мальчишка вздёрнул подбородок:

— Ne l'oubliez pas.

Эфест начал медленно двигаться в сторону беловолосого, разминая руки. Люций смотрел на него снизу верх, не затравленно, но настороженно. Сцепятся, подумала Ханна, но когда любитель цепей приблизился на метр, мальчишка исчез.

Лемуры? Так нас называли в Древнем Риме. Души людей, которые не могли найти покой из-за насильственной смерти, которой скончались. Согласно тому времени, мы возвращались в мир ради мести, преследовали живых, доводили их до безумия, пили кровь. В майе устраивался «лемурий» — праздник мертвых. Глава семьи просыпался среди ночи и бросал через плечо черные бобы, произнося искупительную речь. Считалось, что в эти дни по земле бродят толпы злых духов. Римляне верили, что вовремя этого ритуала лемуры следуют за человеком и поедают жертвенные бобы. В доме вдовы этот обряд совершал старший сын или ближайший родственник мужского пола.

Вагон первого класса был заполнен лишь отчасти. Экономные европейцы предпочитали не тратиться, заранее зная, что уровень комфорта у обоих классов экспрессов не шибко отличался. Такие же мягкие кресла, как в самолётах, столики и система вызова проводниц. Ханна упала на сидение, напряженно всматриваясь в окно, пока поезд не тронулся и успокоилась лишь когда яркие огоньки расплылись и исчезли. Основной свет выключился, оставив её наедине с несколькими пассажирами, раскладывающим провиант на столики. Вытащив мобильный телефон, Ханна подключилась к сети и просчитала возможные маршруты. Задерживаться в Венеции было рискованно — слишком близко к столице, как не посмотри. От главной станции, в свою очередь, можно было пересесть на автобус до Эрфурта или Тулузы. К счастью, у неё хватило ума взять билет на Евростар, идущий четыре часа, а не Интерсити.

Через лёгкую ткань рубашки Ханна отчётливо чувствовала тепло солнца. Хотелось сильно почесать руки, потереть о что-нибудь шершавое: она не могла призвать других детей, как это делали лемуры-мастера, но другие видели её и испытывали потребность в контакте, она ощущала это, как кожный зуд. Один, двое, трое… они пытались пробиться к ней, понять, что это за громкая пульсация среди привычно спокойного неба.

Тёплый ветер сдул со столика забытую хозяйкой салфетку и пустил танцевать по вагону. Пристроившись на задней стороне джинс низенького мужчины, она прошла с ним до самого тамбура, после чего была сбита сильным порывом ветра. Спустившись на перрон, Ханна быстро сориентировалась и пошла в сторону автобусных касс. Лёгкая белая бумага некоторое время следовала за ней, потом свернула и опустилась на водную гладь канала.

Две твари сидели в тени зонта вокзального кафе, притворно потягивая что-то из стаканов. Рядом с ними сидела женщина, ровно сложа руки на коленях. Как-никак, их будущий ужин. Ханна не была уверена, что пройти мимо сыграло бы ей на пользу, тем более оба, увидев её, заинтересованно втянули носом воздух. Она не видела их лиц, первого наградила колющим ударом под лопатку, второму свернула шею. Столик, за которым сидели незнакомцы, находился рядом с ограждёнными водами канала. Ханна выждала, пока официант пройдёт мимо, а лица людей отвернуться от затемнённого столика, и спустила оба трупа в воду. Когда она избавлялась от их личных вещей, выложенных на столике, что-то тяжело ударило сзади. Следующий удар пришёлся в живот: женщина-человек до этого времени спокойно сидевшая за одним из стульев, стояла перед ней с окровавленным ножом в руках.

— И это Римская Чума, убившая сотню масок, что равняется одной десятой их целой популяции в Европе?

Ханна сама не поняла, когда стала наблюдать за всем из-за густого слоя воды. Люди в клювообразных масках лекарей окружили столик. Их гогот едва доходил до неё, укутанной в невидимый поток, но вызывал нехорошее предчувствие. Солнце ещё не зашло, но некоторые из них пахли падалью.