Александр Дюма
Маркиза де Бренвилье
(История знаменитых преступлений — 2)
В один из прекрасных осенних вечеров 1665 года на той части Нового моста, что спускается к улице Дофины, собралось довольно много народу. Причиной этого скопления и предметом, привлекшим всеобщее внимание, была наглухо закрытая карета, дверцу которой пытался открыть полицейский офицер, меж тем как из четырех сопровождавших его подчиненных двое удерживали лошадей, а еще двое держали кучера, который, невзирая на приказ, порывался погнать упряжку в галоп. Борьба уже длилась некоторое время, как вдруг дверца резко распахнулась и из нее выпрыгнул молодой офицер в мундире капитана кавалерии; он поспешил тотчас же захлопнуть дверцу, но сделал это не настолько быстро, чтобы те, кто стоял близко к ней, не заметили внутри кареты даму в плаще и под вуалью; по той поспешности, с какой она постаралась закрыть лицо, становилось ясно, что она очень хочет остаться неузнанной.
— Сударь, — высокомерно и повелительно обратился молодой человек к полицейскому офицеру, — как я предполагаю, если только не ошибаюсь, у вас есть дело ко мне; поэтому я попрошу вас дать объяснения, на каком основании вы остановили карету, в которой я ехал. А сейчас, поскольку я из нее вышел, я требую, чтобы вы приказали вашим людям дать ей возможность продолжать путь.
— Прежде, — отвечал полицейский, ничуть не оробев от вельможного тона и знаком велев подчиненным не отпускать ни кучера, ни лошадей, — соблаговолите ответить на мои вопросы.
Слушаю вас, — бросил молодой человек, хотя было заметно, что он с трудом заставляет себя сохранять спокойствие.
— Вы — шевалье Годен де Сент-Круа?
— Он самый.
— Капитан полка де Траси?
— Да, сударь.
— В таком случае именем короля вы арестованы.
— На каком основании?
— На основании этого именного указа об аресте.
Шевалье бросил взгляд на представленную ему бумагу и, сразу же узнав подпись министра полиции, казалось, был озабочен только лишь дамой, остававшейся в карете; во всяком случае, так можно было судить по просьбе, которую он повторил:
— Это прекрасно, сударь, но в именном указе обозначена только моя фамилия, и он, обращаю ваше внимание, не дает вам права выставлять на публичное позорище особу, с которой я был, когда вы меня арестовали. Так что прошу вас, прикажите полицейским дать возможность карете ехать дальше, после чего можете вести меня куда угодно, я готов следовать за вами.
Просьба эта, по всей видимости, показалась полицейскому офицеру справедливой, и он дал своим людям знак отпустить лошадей и кучера, который, похоже, только и ждал этого; он врезался в расступившуюся перед ним толпу и умчал даму, о которой арестованный проявлял такую заботу.
Сент-Круа, как и обещал, не оказал сопротивления; окруженный толпой, которую любопытство словно притягивало к нему, он шел следом за провожатым; на углу набережной Орлож стражник подогнал им навстречу карету, до поры укрытую на площади; шевалье уселся в нее с тем же высокомерным и презрительным видом, какой он сохранял все время, пока длилась описываемая нами сцена. Полицейский офицер сел рядом с ним, двое полицейских встали на запятки, а двое других, очевидно, во исполнение приказа, полученного от начальника, остались, бросив напоследок кучеру: «В Бастилию!»
А теперь пусть читатели позволят нам сообщить более подробные сведения о действующем лице этой истории, которого мы вывели на сцену.
О происхождении шевалье Годена де Сент-Круа в точности ничего неизвестно; одни говорили, что он будто бы незаконный сын некоего знатного вельможи, другие, напротив, утверждали, что родители его были бедны, и он, будучи не в силах вынести ничтожности, в какой был рожден, предпочел позолоченное бесчестье, выдавая себя за того, кем не являлся. Достоверно на сей счет известно единственно, что родился он в Монтобане; что же касается его тогдашнего положения в свете, то он был капитаном в полку де Траси.
К тому времени, когда начинается наш рассказ, то есть в конце 1665 года, Сент-Круа выглядел лет на двадцать восемь — тридцать; это был красивый молодой человек с приятным, смышленым лицом, веселый собутыльник и храбрый офицер; он получал удовольствие, доставляя радость другим, и, обладая легким характером, с одинаковым воодушевлением мог принять участие и в каком-нибудь благом предприятии, и в кутеже; весьма влюбчивый, мог свирепо ревновать даже куртизанку, если она ему нравилась, отличался княжеской расточительностью, не имея, правда, никаких доходов, и, наконец, был чрезвычайно чувствителен к оскорблениям, как всякий, кто находится в особом положении и потому постоянно подозревает, что все упорно намекают на его происхождение с намерением уязвить.
А теперь поведаем, вследствие стечения каких обстоятельств он оказался в ситуации, в которой мы его застали.
В 1660 году Сент-Круа, находясь в действующей армии, познакомился с маркизом де Бренвилье, полковником Нормандского полка. Возраст, а они были почти ровесники, общность жизненного поприща и карьеры, схожие достоинства и недостатки вскоре привели к тому, что знакомство переросло в искреннюю дружбу, так что по возвращении из похода маркиз де Бренвилье представил Сент-Круа жене и поселил у себя в доме.
Такая тесная дружба не замедлила принести обычные результаты. Маркизе де Бренвилье в ту пору только-только исполнилось двадцать восемь лет; в 1651 году, то есть девятью годами раньше, она вышла за маркиза де Бренвилье, имевшего тридцать тысяч ливров ренты, принеся в приданое двести тысяч, не считая надежды на часть будущего наследства. Звали ее Мари Мадлен, у нее были два брата и сестра, а ее отец, г-н де Дрё д'Обре, состоял заместителем судьи в парижском Шатле [1].
В возрасте двадцати восьми лет маркиза де Бренвилье была в расцвете красоты; при невысоком росте она отличалась прекрасной фигурой; у нее было поразительно миловидное округлое лицо, а правильные черты казались тем правильней, что их никогда не искажали никакие внутренние волнения; при взгляде на нее казалось, что это лицо статуи, которая силой волшебства вот-вот обретет жизнь, и очень многим случалось принимать за отсвет безмятежности, присущей чистой душе, то холодное и жестокое безразличие, что является всего лишь маской, скрывающей уязвимость.
Сент-Круа и маркиза с первого взгляда понравились друг другу и вскоре стали любовниками. Что же до маркиза, он то ли был привержен распространенной в ту пору философии супружеской жизни, которая считалась необходимым признаком хорошего тона, то ли удовольствия, захватившие его, не оставляли ему досуга обратить внимание на происходящее у него под носом, но в любом случае он не чинил своей ревностью никаких препятствий близости жены и друга и продолжал бешено сорить деньгами, чем уже нанес изрядный урон своему состоянию; вскоре дела его настолько запутались, что маркиза, разлюбившая его и всецело захваченная новой страстью, пожелала еще большей свободы; она потребовала и добилась раздела имущества и раздельного жительства. Покинув супружеский дом, она окончательно утратила чувство меры и всюду публично показывалась с Сент-Круа.
Их отношения, бывшие, впрочем, как бы позволительными, поскольку они подкреплялись примером многих высокородных особ, не произвели никакого впечатления на маркиза де Бренвилье, который продолжал весело разоряться, ничуть не интересуясь тем, что делает его жена. Совсем по-другому воспринимал это г-н де Дрё д'Обре, еще сохранивший щепетильность, присущую дворянству мантии [2]; возмущенный распутством дочери и опасаясь, как бы своим поведением она не запятнала и его репутацию, он добился именного указа, предписывавшего подвергнуть Сент-Круа аресту в любом месте, где бы предъявитель оного указа ни встретил его. Мы уже видели, как указ был исполнен в тот момент, когда Сент-Круа ехал в карете с маркизой де Бренвилье, которую наши читатели уже узнали в даме, так старательно прятавшей лицо.